- Сергей Борисович, почему вы выбрали именно Серебряный век?
- Я родился и вырос на Большой Ордынке, и моими соседями были люди из Серебряного века, ровесники моей бабушки. У них в доме было много интересного -- мебель, картины, ложечки. Еще их отличала такая, знаете, московская интеллигентность, которую сейчас можно встретить только у тех, кто родился в семьях эмигрантов первой волны за границей. И вот эта атмосфера мне очень нравилась. Думаю, с этого все и началось. Потом, конечно, мой интерес перешел и на советскую живопись, графику, скульптуру. Кстати, поскольку Серебряный век существовал параллельно с «русским стилем», я собрал большую, серьезную коллекцию Абрамцевской и Талашкинской мебели. Сначала потихонечку собирал, потом более широко, поскольку были возможности. Как я думаю сейчас, желание жить в атмосфере красоты привело меня к коллекционированию. Сейчас я живу в этой художественной среде. Поскольку я архитектор, для меня это важно.
- Скажите пожалуйста, а вы помните свои первые приобретения? Обычно за каждой вещью есть какая-то история.
- Историй особых не было, сначала самостоятельно что-то покупал, сейчас понимаю, что делал ошибки, а потом проконсультировался у Якова Владимировича Брука, который тогда работал в Третьяковской галерее. Он меня наставил на путь истинный, и я стал делать новые приобретения более внимательно и вдумчиво.
Часть моей коллекции я временно, по договору, отдал для экспонирования в постоянную экспозицию Музея декоративно-прикладного и народного искусства. Мне приятно, что это не дома у меня стоит, а экспонируется в музее.
- Я помню открытие этой экспозиции, она называется «Русский стиль: от историзма к модерну». Большинство предметов там из коллекции Сергея Морозова, которая и стала основой Кустарного музея.
- Я отдал туда несколько майоликовых головок Врубеля, еще несколько вещей, но самое главное – зеркало, созданное по рисунку Александра Головина, совершенно уникальное.
- Вы, наверное, знакомы с семьями многих художников Серебряного века. Тех из них, кто остался в России, не уехал ни сразу после революции, ни в 1920-е годы.
- Да, конечно. Но я не могу об этом говорить, потому что они очень не любят, когда о них рассказывают.
- Но все-таки большую часть вещей вы купили здесь, в России, или на зарубежных аукционах?
- В России, на аукционах я покупаю не так много. Я не люблю играть на аукционе, потому что это зачастую дилерский обман. Специально вздуваются цены, чтобы потом продать тому, кто попался на эту удочку. Цена удваивается, утраивается, тот, кто очень хочет купить, теряет над собой контроль, а потом оказывается, что переплачено столько, что обидно становится. Меня эта участь миновала.
- Коллекционирование повлияло на вашу профессиональную деятельность?
- Конечно. Воспитание все-таки происходит на каких-то конкретных образцах. Надо смотреть, изучать, и тогда это становится частью натуры. А если это еще и у тебя дома… У меня есть замечательный друг, художник Константин Батынков, когда он пришел ко мне в гости в первый раз, сказал: «Разве можно жить в музее?» Все посмеялись, но мне друзья-художники эту фразу часто припоминают.
- А что происходит, когда живешь в музее?
- Начинаешь относиться к окружающим тебя вещам не просто бережно, потому что ты много денег за них заплатил, а с уважением к той истории, тем пластам культуры, которые наслаиваются на какой-нибудь буфет.
Собирательство заставляет изучать материал. Я стал больше читать на искусствоведческие темы, по тем направлениям, которые у меня собирались.
Вот сейчас я отдал на выставку рисунок «Бабель обедает в частной столовой». И сразу начал подбирать информацию, связанную с этой картинкой. Мне захотелось прочитать, что пишет про Бабеля Дмитрий Быков. Автоматически откладывается, что надо что-то узнать о том, что ты собираешь, и внимание выхватывает из информационного потока именно то, что интересно.
- Но Бабель – это совсем не Серебряный век, это 20-е годы, если он обедает в частной столовой.
- А кто вам сказал, что я живу в Серебряном веке? Я с него начинал, а дальше расползся по времени. У меня замечательная коллекция графики, акварели, Жана Балтазара де ла Траверса, это восемнадцатый век. Михаила Иванова, который ходил с нашей армией завоевывать Грузию. Фотографов в то время не было, были художники, которые зарисовывали то, что было завоевано. Это очень красивые виды Тбилиси, конец восемнадцатого века. В музее Пушкина на Пречистенке выставлялись работы отца и сына Гау из моей коллекции, это век девятнадцатый. Я не сижу в Серебряном веке, я просто с него начал.
- Как вы относитесь к попыткам воспроизводить модерн, архитектурный стиль Серебряного века, в наши дни?
- Когда мы начинаем рисовать модерн, получается грубо. В Москве довольно много домов «под модерн», но видно, что человек не понимает, как образуется архитектурная пластика модерна. Нарисовали, архитектурный совет прошло – и хорошо. Потом строители добавили что-то от себя, и получаются довольно уродливые дома. И не современное здание по мотивам, и не реставрация чего-то стоящего. У нас нет сегодня Кекушевых, и не надо. Должны быть современные архитекторы, которые умеют работать в исторической среде.
- Простите, я не могу не сказать вам, что ваш дом «Патриарх» в свое время сильно критиковали именно за то, что он не вписывается в историческую среду. Как вы к этой критике отнеслись?
- С большим удовольствием, потому что только то, что никому не видно, не слышно и не заметно, не вызывает никакой реакции. Первый заместитель главного архитектора Москвы Юрий Пантелеймонович Григорьев – его уже нет в живых – как он меня ругал, когда этот дом был построен! А потом, лет десять спустя мы где-то в Академии художеств в очередной раз встретились, он взял меня за пуговицу и говорит: «Слушай, я все-таки понял, что ты хотел сказать этим твоим домом «Патриарх». Молодец, так и надо. Сразу я не понял».
- Выглядит так, словно вы хотели подчеркнуть пестроту московского центра, его эклектичность.
- На самом деле это обозначение Патриарших прудов в структуре города. Потому что дом состоит из двух частей. Первая, с круглой башней, обращена на Садовое кольцо, это городская часть дома. То, что с ракушкой наверху и с эркерами, обращено на Патриаршие, и это как бы внутриквартальная часть. Много чего хотел сказать, пусть потом архитектурные критики анализируют.
- Скажите, а какой вы видите судьбу вашей коллекции?
- Я пока не собираюсь в мир иной.
- Но разве вы не хотите показать все собрание целиком?
- У меня есть хороший знакомый, можно считать, был, Давид Якобашвили, который начал делать замечательный музей, много раз показывал мне, каким он будет. У меня масштаб другой, во всех отношениях. Зачем мне нужно, чтобы кто-то пришел и все у меня отобрал? Нет. Музея делать не буду.
Татьяна Филиппова
2024 Все права защищены
