В этом году Центр художественной экспертизы имени И.Е. Репина отмечает 10-летие. «Культуромания» поговорила с соучредителем и генеральным директором Виктором Шпенглером о неожиданных атрибуциях, использовании искусственного интеллекта и возвращении произведений из-за рубежа.
В этом году Центр художественной экспертизы имени И.Е. Репина отмечает 10-летие. «Культуромания» поговорила с соучредителем и генеральным директором Виктором Шпенглером о неожиданных атрибуциях, использовании искусственного интеллекта и возвращении произведений из-за рубежа.
— Чем, на ваш взгляд, Центр художественной экспертизы отличается от других организаций аналогичного профиля?
— На самом деле, мы следуем примерно по одному и тому же пути, который был разработан государственными экспертными организациями. Мне кажется, нам удалось взять от них лучшее. Мы проводим экспертный совет по наиболее значительным произведениям и строго относимся к нашей базе данных, которую ведем уже 10 лет. Каждый месяц заносим в нее минимум 100 картин, попадающих к нам на экспертизу. Среди них есть значительные работы, но большая часть — художники второго-третьего ряда. Кроме того, активно пополняем ее съемками музейных собраний.
— Как возник Центр художественной экспертизы?
— Я занимаюсь покупкой и продажей картин с 1992 года. Раньше регулярно обращался за экспертизой в Реставрационный центр имени Грабаря и Третьяковскую галерею. Но затем Третьяковская галерея перестала выдавать заключения частным лицам — после скандала, связанного с ошибками экспертов. Русский музей и ГМИИ теперь тоже не делают экспертизу для частных лиц. Это и послужило стимулом для создания Центра художественной экспертизы им. И. Е. Репина.
— Самое сложное — завоевать репутацию в профессиональных кругах. Что нужно было сделать?
— Примерно за пять лет до открытия Центра художественной экспертизы Реставрационный центр имени Грабаря переехал с Кадашевской набережной на улицу Радио. Эксперты, которым было неудобно добираться до нового места, пришли ко мне с предложением создать новую организацию. Тогда я оказался не готов. Но когда начал всерьез задумываться о создании Центра, обратился к ведущим экспертам и спросил, придут ли они ко мне работать. Выяснилось, что их мнение за пять лет не изменилось. В итоге мы работаем с ведущими экспертами, которые ранее работали в Реставрационном центре имени Грабаря, а потом стали заниматься частной практикой.
— Сколько человек у вас работает?
— По договору — около 40–50 экспертов. А в штате — 8 человек, в основном, молодые искусствоведы. Кроме того, у нас три технолога, которые занимаются химико-технологическими исследованиями. Причем, один — только бумагой, а другой — исключительно масляной живописью.
— Где сейчас готовят кадры?
— Искусствоведы приходят к нам из МГУ, Российской академии живописи, ваяния и зодчества Илья Глазунова — там есть отделение экспертизы, а также РГГУ. А технологи — из химико-технологических институтов.
— То есть молодежь идет?
— Конечно, нам это жизненно необходимо. Тем более, искусствоведов не хватает. Мы планируем открывать направление, практически не представленное в России — посвященное экспертизе шестидесятников-нонконформистов. Наша задача — создать удобную для всех платформу, то есть сформировать эталонную базу. Об этом нас не раз просили владельцы российских аукционов — поскольку с этим периодом есть определенные сложности. В итоге мы договорились отснять известные собрания нонконформистов — частные и музейные. Это планы на ближайшее время. Кроме того, собираемся открыть отдельное помещение для химико-технологических исследований, докупить серьезное оборудование. С осени, возможно, откроем отдел прикладного искусства: мы и сейчас берем на экспертизу такие предметы, но хотим приобрести дополнительное оборудование для исследования фарфора, серебра, бронзы.
— Что все-таки важнее для анализа — изучение стилистических особенностей произведения или химико-технологическое исследование?
— На первом месте, конечно, опытный глаз эксперта. Однако ошибки бывают даже у ведущих экспертов — пусть и нечасто. Как правило, их выявляют с помощью химико-технологического исследования. Например, обнаруживается пигмент, который начали производить только во второй половине XX века, хотя картина датируется более ранним периодом. И все же мы обязательно начинаем с искусствоведческого анализа, а потом уже проводим химико-технологическое исследование, рентгенографирование. В сложных случаях изучаем не только пигменты, но и связующее.
— Почему это важно?
— Пигменты — это цветной порошок, а связующее — то, что его связывает. В 1960-е использовались примерно те же пигменты, что и в наши дни. Однако художник мог добавить какой-нибудь закрепитель — чтобы краска быстрее высохла и была более прочной. Не все фальсификаторы способны определить этот химический элемент: у них, скорее всего, есть только простые приборы — для определения пигментов, которые не распознают добавки в связующем.
Впрочем, экспертиза проводится не только химическим путем. Опытные эксперты могут сравнить частицы пигментов — и вынести свой вердикт, опираясь на различия формы.
В целом, у нас накоплена обширная химико-технологическая база: в частности, данные о том, какие краски тот или иной художник использовал в определенный период.
— Кто обычно обращается за экспертизой?
— Чаще всего — арт-дилеры. На них держится весь антикварный рынок, именно они — основные покупатели на аукционах, где приобретают работы для своих клиентов. Реже обращаются частные лица, коллекционеры. Иногда нас просят провести анализ по фотоматериалам — например, перед аукционом. Для этого клиенты запрашивают в аукционном доме снимки хорошего качества.
— То есть можно дать заключение по фотографии?
— Не на 100 процентов. Но все же можно оценить степень риска покупателя. Конечно, к этому способу прибегают, когда нет другой возможности провести экспертизу — например, если речь идет о зарубежном аукционе. Впрочем, и на основе стилистического анализа можно сделать определенные выводы. Хотя гарантировать ничего нельзя. Тем не менее, к нам все чаще обращаются за этой услугой клиенты, которые однажды ею воспользовались — и остались довольны. Или другой пример: однажды нам принесли фотографии картины, выставленной на аукционе, и мы поняли, что она уже была у нас на экспертизе. Тогда мы не смогли подтвердить авторство, и, возможно, поэтому ее беспрепятственно вывезли из страны и выставили на аукцион за рубежом. В этом случае мы точно могли сказать, что покупать ее не стоит.
— А бывали случаи, когда подделка вдруг оказывалась подлинником?
— Конечно. Например, вместо неизвестного художника мы получали крупного автора. Так произошло, например, с картиной Алексея Боголюбова «Приезд цесаревича Николая Александровича в Симбирск». Подписи на ней не было, тем не менее, после тщательного анализа нам удалось установить авторство, а также определить город и событие, изображенные на картине. Это было непросто, ведь многих зданий, запечатленных художником, уже не существует. Тем не менее, мы выяснили, что это ранняя работа Боголюбова, изображающая приезд цесаревича в Симбирск. В процессе изучения картины удалось найти второй, более законченный вариант: он хранится в фондах Самарского художественного музея.
— Там знали, что это Боголюбов?
— Да, но не знали, какое действие изображено на картине: думали, что это крестный ход на Пасху. Можно вспомнить и о другом примере, когда эксперту — правда, не из нашей организации — по фотографии не понравилась работа, и аукцион, который консультировался с ним, снял картину с торгов. Через несколько лет работу привезли к нам, и мы доказали, что это подлинник.
— О каком художнике речь, если не секрет?
— О Константине Коровине. Это было большое полотно: вид из мастерской художника. Иногда фотографии могут искажать детали, поэтому мы даем консультации только по изображениям высокого качества. Просим, например, показать определенные фрагменты, в частности, линию горизонта, чтобы увидеть, как сочетается небо с водой — это важно и для Айвазовского, и для Коровина. Ну и другие моменты, наиболее характерные для определенного художника. Все сравниваем с нашей базой.
Другой интересный кейс — картина Исаака Левитана. Ее привезли к нам как работу неизвестного художника: правда, уже было высказано предположение, что это Левитан. Мы провели технологическое исследование и обнаружили закрашенную подпись. Порекомендовали реставратора, и тот раскрыл ее — подпись оказалась хорошей, убедительной. Сложно сказать, с какой целью ее закрасили, но такие случаи бывают.
— Расскажите о подделках. Есть ли тренды на этом «рынке», кого чаще пытаются подделать?
— Каждый месяц нам приносят работы, авторство которых мы не можем подтвердить. Иногда это копии, хотя владельцы на протяжении десятилетий верили, что обладают оригиналом. Порой — работы учеников известного художника. Если говорить о громких случаях, то вспоминается история раскрытия подделок — так называемых «двойников». Фальсификаторы покупали картину западного художника, похожую на работу отечественного автора, смывали подпись, и реставраторы наносили новую, причем, подбирали пигменты таким образом, чтобы обмануть эксперта. Когда все это вскрылось, случился большой скандал, и люди, занимавшиеся этим бизнесом, покинули пределы России. Подобные вещи встречаются и сегодня, но они уже не поставлены на поток.
Вообще количество подделок зависит от строгости закона, поэтому наказание, на мой взгляд, должно быть достаточно суровым. Например, во Франции и Италии каждый год проходят уголовные процессы, и там сразу могут дать 10 лет.
— Эксперт несет какую-то ответственность за свою ошибку? Или все ограничивается репутационными издержками?
— Мы отвечаем за все, что написано на нашем бланке, за все заключения и подписи. Обязательно помогаем нашим экспертам, причем, не только в технологическом плане: наши сотрудники ходят в библиотеки, изучают вспомогательный материал. Нам важна, прежде всего, наша репутация. Ну а эксперт — как это прозвучало в ходе процесса Елены Баснер — имеет право на ошибку. Наверное, так.
— Как вы считаете, искусственный интеллект может исключить человеческий фактор?
— Пока здесь больше вопросов, чем ответов. Есть зарубежная программа, которая работает следующим образом: вы берете картину, а также ее старую фотографию — например, из каталога выставки, в которой она когда-то участвовала. Делаете снимок с картины, а также сканируете изображение из старой публикации, и потом запускаете программу, которая сравнивает два снимка — старый и новый. И выявляет малейшие несоответствия. Впрочем, чтобы применение искусственного интеллекта стало массовым, нужно закачать в базу большое количество произведений эталонного качества. Это работает в том случае, когда есть фонд художника, например, Пикассо, обладающий большими возможностями — чтобы все контролировать, а также финансово поддерживать. Поэтому должны пройти долгие годы, прежде чем подобное удастся воплотить в жизнь. А в некоторых случаях это вряд ли окажется возможным: например, если речь идет о художниках XIX века. У того же Айвазовского есть поздние работы, созданные в то время, когда он испытывал серьезные проблемы со здоровьем. Они совсем другого качества и потому представляют сложность для экспертизы. Я не уверен, что искусственный интеллект сможет их правильно идентифицировать. Если в программу закачать только эталонные произведения, ИИ, скорее всего, неверно оценит более слабые вещи.
— Как часто на экспертизу поступают произведения, привезенные из-за рубежа?
— За последние год-полтора таких картин стало больше. Причин несколько: прежде всего, русское искусство за рубежом попало под санкции, и вскоре стало ясно, что их не снимут через полгода. В итоге коллекционеры начали задумываться о будущем своих собраний. Не исключено, что свою роль сыграл и патриотический настрой. Когда-то многие из этих вещей вывезли за пределы России, а теперь их решили вернуть. И заодно получить за них деньги, поскольку российская экономика сейчас растет, и спрос на искусство увеличивается, появляются новые покупатели.
— Речь идет о художниках XIX века? Или возвращаются также работы шестидесятников и представителей русского авангарда?
— Авангарда это касается в меньшей степени. Когда 15 лет назад авангард вывозили из России, многие говорили о том, что искусство должно быть свободным. Но мне все равно было обидно, что эти вещи уходят и наш рынок сокращается. В какой-то мере эти работы сейчас возвращаются, но все равно не так много, как хотелось бы. Возможно, если у них убедительный провенанс, они просто не попадают на экспертизу, ведь круг покупателей авангарда довольно узкий. В любом случае мы чаще видим произведения классического искусства XIX — начала XX века.
— Как на вашу работу повлияли санкции? Например, в плане закупок оборудования.
— В какой-то степени, конечно, стало сложнее. Но все равно позитивных моментов больше: рынок сейчас более стабильный, поскольку экономика растет.
— Можете подвести итоги 10 лет работы Центра художественной экспертизы?
— Все-таки 10 лет для организации, занимающейся экспертизой, не такой большой срок. Не могу сказать, что мы уже всего достигли и пора подводить итоги. Нужно расширяться, увеличивать базу произведений, улучшать качество оборудования. В общем, продолжать развиваться.
Ксения Воротынцева
Фото: предоставлено Виктором Шпенглером, публикуется с разрешения правообладателя
2024 Все права защищены
