Московская художница вернула родовое гнездо и создала музей
В селе Заречье Киржачского района находится большой частный музей. А одновременно – что большая редкость – и родовой дом. Он принадлежал многим поколениям семьи владелицы музея, Галины Масленниковой, одного из самых известных московских художников-кукольников, главы производственно-художественной мастерской «Русские куклы». С ней мы и поговорили.
– Что за коллекции хранятся в вашем замечательном доме?
– У меня не просто дом, а большая усадьба. Почти гектар земли, на ней находится несколько музейных объектов. Главный из них – относящийся к середине XIX века дом моих предков, фабрикантов и купцов. Они построили его для шелкового ткачества. Четыре поколения Думновых занимались в нем производством шелковых барсовых тканей, бархатных и плюшевых. Мне удалось собрать коллекцию этих тканей и коллекцию сшитых из них старинных платьев. Одному из экспонатов мог бы, наверное, позавидовать сам историк моды Васильев: это накидка из натурального шелкового бархата, сделанная на старинных станках, которые стоят в моей светелке. Другая часть коллекции – старинное ткацкое оборудование. Все это – «Музей ручного шелкового бархатного ткачества». В доме хранится и коллекция кукол, выставка называется «Мир русской деревни XIX века». Я занимаюсь куклами больше тридцати лет, они имеют огромное значение в моей жизни. Если бы не куклы, моя жизнь сложилась бы по-другому.
– Как же это произошло?
– Моя мама очень любила красиво одеваться, была большой модницей. Она великолепно шила, и я почти с шести лет стояла рядом с ней и крутила ручку швейной машинки «Зингер» 1903 года выпуска. Сейчас это – экспонат моей коллекции швейных машин.
Я шила со школы, шила в институте, выйдя замуж, купила современную, шикарную зингеровскую швейную машину и жить без нее не могла. Я мечтала поступить в московский текстильный институт, но без связей это было нереально. Поэтому я приезжала в институтскую библиотеку, изучала специальную литературу, западные модные журналы. Занималась в художественных студиях, окончила курсы по шитью, шила, как художник-модельер. И одновременно получила высшее техническое образование. Я инженер, и двадцать лет проработала в космической отрасли. Работа была хорошо оплачиваемой, я сидела в отдельном кабинете… Но в девяностые годы я решила заняться творчеством и стать свободным художником.
Стандартную одежду я не любила, меня увлекал близкий к народному костюму романтический стиль. Но я быстро поняла, что одежда, которая мне нравится, не востребована. И решила делать куклы: в кукле можно было показать народный костюм в полной красе. Оказалось, что в девяностые это более чем востребовано.
Для очень многих девяностые годы оказались тяжелым временем, а у меня началась самая яркая и интересная жизненная полоса. В то время за нашими промыслами гонялись иностранцы. Мои работы пользовались успехом, я стала известна. Их покупали жены дипломатов, меня приглашали в посольства. Известный искусствовед Мария Дайн, автор более 250 публикаций, директор и художественный руководитель ЗАО «Сергиево-Посадская игрушка», писала в журнале «Народное творчество», что я возродила и традиции артельного производства русской художественной куклы, утраченные в начале XX века. На международных выставках народных промыслов говорили, что мои куклы выглядят так, как в мире представляют русских людей, и мне ничего не надо менять. Ну, разве что, выстроить для моих кукол среду обитания. Этим я и занялась.
Вернувшись с очередной выставки, я стала делать громадные композиции – целые деревни, с избами, колодцами, домашними животными. Это были огромные проекты, такие большие, что для перевозки были нужны фуры. Они пользовались большим коммерческим успехом, и я подумала, что покупатели ничего мне не оставят, и надо сделать собственный музей.
Мои куклы до сих пор чрезвычайно востребованы: я думала, что этот успех – временное явление, и мне придется сворачиваться. Сколько можно, я ведь больше тридцати лет на арт-рынке! Но нет – приходится расширяться, идет вал заказов, и я набираю художников и швей. Но главное для меня сейчас – это моя усадьба.
В 1999 году я впервые приехала в село Заречье Киржачского района Владимирской области, увидела наш родовой дом, о котором мне всю жизнь рассказывала мама, и поняла, что музей должен быть здесь. Вернуть дом оказалось непросто, хотя тогда еще была жива моя мама, и все документы были у нас на руках. В нашем доме семьдесят лет, с 1930 года, была школа, но тогда он уже пустовал и разрушался. Он никому не был нужен, но владимирская администрация не собиралась его отдавать. Продать его она тоже не хотела – чтобы не создавать прецедента. Купить дедовский дом мне разрешили после звонка заместителя министра культуры, без его помощи, скорее всего, у меня ничего бы не вышло.
В результате я приобрела дом с аукциона, причем с обременением. Пришлось еще один дом построить для беспутной семьи, которая жила в нашем бывшем доме без всяких прав. Потом начались проблемы с землей: усадьбу я создала из трех частей. Наверное, такой земельный участок – почти гектар! – в Заречье мало у кого и есть. Но у меня была идея вернуть прежнее владение нашей семьи, и мне это удалось.
Я собиралась сделать в Заречье дом для кукол, но вскоре поняла, что эту идею нужно оставить. Я привожу кукол из московской мастерской, в Заречье выставлена коллекция, показывающая жизнь русского села, но для полноценного музея нужно строить целый выставочный зал, а это мне, наверное, уже не по силам. Но, как я уже говорила, в доме выставлены коллекции тканей, одежды и старинного ткацкого оборудования.
– Сменилась концепция?
– Я хотела создать ткацкую мастерскую, возродить старинный шелковый промысел. Но это не получилось, хотя я даже бабушку нашла, которая владела этим искусством. Все остановилось со смертью моего мужа, он был умницей, с хорошими руками, инженерным образованием. Когда его не стало, я эту идею бросила. Задача оказалась очень сложной, без помощи государства старинный промысел не возродить.
– Что это был за промысел?
– В моей коллекции есть ткани, сделанные в царской России сто пятьдесят лет назад на ручном стане. Также имеются ткани и одежда советского времени. К примеру, плюшевые полушубки, в которых ходила вся колхозная Россия. Советские вещи – фабричного производства, а ранние сделаны на маленьких семейных мануфактурах, где работали сельские ткачи.
Такие фабриканты, как мои предки, не строили заводов, не закупали механические станки, они сохраняли домашнее ручное ткачество. Они закупали сырье и станки, и выдавали их ткачам. Ткачи работали семьями в маленьких бревенчатых фабриках-светелках, которые ставили на своих участках, на собственные деньги. Они приносили готовые ткани фабрикантам, те их реализовывали. У фабрикантов в домах был склад и раздаточная контора. Такая организация была по всему нашему бывшему Покровскому уезду, мама мне в свое время говорила, что когда-то он назывался «Шелковый пояс Владимира». Шелковые ткани ткали в каждом доме, это было прибыльным делом, такое производство считалось очень сложным. Невозможно представить, чтобы в центре России было шелкоткачество – но вот поди-ж ты!
Первый этаж главного усадебного дома показывает, как работали ткачи, второй этаж выдержан в историческом духе, в одной из комнат представлен стиль модерн.
– Как же вашей семье удалось удержаться в этом доме до 1930 года?
– Село было особенным, богатым. И все местные фабриканты были выходцами из крестьян. Может, поэтому и удержались в доме до тридцатого года. Но после революции весь этот промысел уничтожили. Зачем пролетариату шелк и бархат? Раз вы живете на земле, то занимайтесь обеспечением продовольствия пролетариата города Киржач. А местный народ к земле и крестьянской работе уже никакой тяги не имел. Земля там бедная, песок и лес, на ней ничего не растет. Она не кормила, потому и возник шелковый промысел.
Первоначально эти земли принадлежали Лавре. Когда Екатерина II забрала их в казну, крестьяне стали свободными и смогли сами выбирать себе занятия. Мужики плотничали, Владимир и Киржач славились своими краснодеревщиками. А женщины занимались ткачеством. Они ткали полотно, парусину, и все это экспортировалось за границу. На Нижегородскую ярмарку шли обозы, там это и продавалось. А после революции, когда этот промысел разрушили, а земля лучше не стала, пошло недовольство, начались крестьянские бунты. Поэтому фабрикантов до поры до времени не трогали.
Но мой дед до революции не дожил. А бабушка поняла, что для вдовы крупного фабриканта наступают тяжелые времена, и вышла замуж во второй раз, за сына сельского учителя, положительного человека для советской власти. Им оставили часть дома, и это продолжалось до настоящих репрессий, когда началась коллективизация. Сорок шесть самых образованных, деятельных, умных, толковых, дававших работу всему краю мужиков отправили в концлагерь. Туда попало и пятеро Думновых. Вернулись немногие.
А потом взялись и за членов семей, и хотя моя бабушка удачно вышла замуж, она все равно была в списках лишенцев. Постановили выгнать их из домов, и люди бежали, кто куда, лишь бы уцелеть. Бабушка бросила все и уехала в Москву с тремя дочерьми, и наш дом разорили. А теперь я все восстановила.
Какие-то старые вещи мне передал храм, что-то приносили люди Заречья. В доме были две двухэтажные печи – их разрушили. Сейчас и мастеров-то таких нет, чтобы сложить подобные печи. Но русскую печь я все-таки поставила. Там и граммофон стоит, когда я провожу экскурсии, то ставлю Шаляпина. А одна из местных жительниц еще девочкой бывала в нашем доме, пока из него не выгнали Думновых, и для нее как раз пластинку Шаляпина и поставили… Сад уже превратился в лес, это настоящий парк: там есть и дикие деревья, и плодовые, и ягоды, и поляны, и цветы. Мой музей нравится людям, в него приезжают целыми группами, записываются за несколько месяцев. И уезжают довольными: посетители очень чувствуют атмосферу, которую я хотела создать.
А это значит, что все было не зря.
Алексей Филиппов
Фото: предоставлены Галиной Масленниковой, публикуются с разрешения правообладателя
2024 Все права защищены
