Оксана Карас, лауреат фестиваля "Окно в Европу": «Хорошие книги экранизировать сложней, чем плохие»

<h2>В Выборге прошел 26-ой фестиваль российского кино «Окно в Европу». В списке его лауреатов оказалась новая картина Оксаны Карас «У ангела ангина». И, честно говоря, неожиданностью это не стало: фильм считался одним из фаворитов смотра. Собственно, его записали в кандидаты на победу еще до открытия фестиваля. Причина проста: после того, как в 2016-м дебют Оксаны Карас «Хороший мальчик» получил на «Кинотавре» Гран-при, интерес к ее работам большой. </h2> Однако «былые заслуги» в данном случае оказались без надобности. «У ангела ангина» – очень искреннее и по-настоящему доброе кино (а мы ведь уже забыли, что кино может быть добрым – ведь так?) А еще оно очень целостное, особенно на фоне других фильмов конкурсной программы, где почти каждый режиссер пытается заново сконструировать велосипед. В основе «Ангела» простая история – первая любовь, первое предательство, первая потеря. И настоящая пацанская дружба, которая с годами не умирает. Вот только герои – парни лет восемнадцати. А за окном – 1940-ой. Оксана, как так получилось, что после «Хорошего мальчика» Вы вдруг взялись за фильм, который напрямую связан с военной темой? Знаете, я бы не сказала, что «Ангел» – фильм о войне. Мы сделали экранизацию повести Вадима Шефнера «Сестра печали». А для меня эта книга прежде всего о любви. И о том, что связь между нашим вчера и сегодня не исчезает. И молодость никогда не проходит. Да, Шефнер, конечно, назвал свою повесть по первой строчке своего же стихотворения «Война – сестра печали, горька вода в колодцах». Тем не менее, военная тема у него не на первом месте. Согласна с Вами. И все-таки я постоянно натыкаюсь на сообщения в СМИ, что «Оксана Карас сделала кино о блокаде»… Смотрите. У нас действие развивается в двух временах: в 1940-м году и в 1965-м. При этом есть и несколько «блокадных» эпизодов. Тем не менее, основное экранное время приходится на 1940-ой год, когда ребятам лет по 18-20, когда они юны и беспечны, когда они любят, гуляют по Питеру, пьют вино, курят, совершают какие-то глупости. И не замечают надвигающейся катастрофы. Почему? Это свойство молодости – не замечать очевидного? Да, дело в молодости. И в любви, которая ослепляет. Восемнадцать лет бывает только один раз в жизни. И первая влюбленность у тебя тоже одна. Они не позволяют тебе понять, куда движется мир. Это чем-то похоже на танец на краю пропасти. Ты танцуешь, ты слышишь музыку, ты двигаешься в своем ритме, но рядом пропасть. И возникает ощущение трагедии, ощущение того, что всё вокруг хрупко и уязвимо: ведь мы, зрители, знаем, что завтра была война, а эти счастливые мальчишки не знают. А чем Вас зацепила эта история? Что в ней Вам близко? Когда Дима Новоселов принес мне первый вариант сценария, это был увесистый том – страниц в сто сорок. Я прочла – и отказалась. Решила, что слишком сентиментально, наивно – не для меня. И прошло полгода. Тогда Дима принес свой сценарий снова, только в этот раз я прочитала еще и повесть. И посмотрела на всё совершенно другими глазами. Понимаете, это был своего рода художественный вызов: сделать понятной, зрительской, узнаваемой, современной историю, которая кажется сегодня почти архаичной. Сделать кино о том, что любовь сильнее смерти, а память длиннее жизни. И что со смертью ничего не заканчивается – вот это и зацепило. А что было самым трудным? У Шефнера удивительные интонации – их очень тяжело передать. С одной стороны, есть опасность увлечься авторской прозрачностью, легкостью – тогда фильм выйдет слишком сентиментальным, слишком слащаво-приторным. И в то же время в его прозе такая щемящая правда, такие искренние отношения, такая чистота… Мы эту искренность давно утратили, она кажется нам старомодной. Но пройти мимо нее невозможно. А передать очень трудно. Поэтому мы даже «подсушили» юношеские экзальтированные эмоции черно-белой картинкой. Иначе получился бы перебор. Когда берешься за историческое кино, всегда натыкаешься на множество подводных камней. Какой камень кажется Вам в этой ситуации самым острым? Всегда очень важно подстраховать себя по художественно-постановочной части. На площадке должны быть люди, опытнее тебя. У меня они были. Это оператор-постановщик Сергей Мачильский и художник-постановщик Марина Николаева. И если я что-то упускала, они всегда меня притормаживали. Так что «за правду жизни» в кадре отвечала не только я, но и они. А еще продюсеры должны понимать, что для съемок исторических проектов нужны дополнительные средства. Потому что снять в современном Санкт-Петербурге Ленинград начала 40-х почти невозможно. И потребуются деньги на постпродакшен: например, мы очень долго делали компьютерную графику, вычищали современные оконные рамы, пластиковые окна, засыпали землю песком... Я даже переживать начала: сохраним ли мы аутентичность времени в кадре. Но сейчас я уверена, что город мы воссоздали: он не приблизительный у нас, он настоящий. А с Вадимом Шефнером (точнее, с его книгами) Вы раньше были знакомы? Вот странное дело: я очень люблю советскую литературу, но о его книгах не слышала ничего. Мне попадались его стихи, но «Сестру печали» я открыла, когда Дима принес сценарий. Шефнер недооценен у нас, к сожалению. Мы знаем его до обидного мало. Кстати, плохую книгу всегда проще экранизировать, чем хорошую. Потому что тебе не нужно думать о том, как передать очарование текста. Ведь слова уходят – остаются события. Уходит построение фраз – остаются характеры персонажей. И если они не прописаны, ты делаешь это за автора сам. Но Вадим Шефнер – автор удивительный, у него есть чувства, есть настроение, интонация, ускользающая красота времени… А вот драматургия простроена не очень четко. Поэтому я предложила сделать фильм «по мотивам», что освободило нас от буквального следования повести. А какое время Вам ближе, 40-ые или 60-е? 60-е мне интереснее, хотя последнее время я и 40-ми увлеклась. Да и черно-белый цвет помог поэтизировать тот период. Ведь как мы представляем то время? – мрачное, тяжелое, кругом репрессии… А мне было важно увидеть в героях любовь и свет, ведь второй молодости у них не будет. Оксана, на пресс-конференции Вы сказали, что на этом проекте Вы «приглашенный варяг»… Я пошутила, конечно же, но доля правды тут есть: меня в проект пригласили. То есть это не я пришла к продюсерам со своим сценарием, которым несколько лет жила. Тем не менее, с продюсерами мне повезло: вмешательство с их стороны было минимальным. Они собрали команду – и доверились тем людям, которых пригласили. Это самое мудрое, и самое тактичное руководство. И они одобрили всё то, что я предлагала: сократить сценарий, ввести черно-белый цвет. А я вот знаю случаи, когда режиссер для продюсера немногим больше слуги… Я тоже об этом знаю. Бывают случаи, когда тебя приглашают, а потом начинают объяснять, что и как нужно делать. Или попросту бьют по рукам. Но с Тимуром Вайнштейном и Юлией Сумачевой такого не было. Они позволили мне заниматься авторским кино. И они доверились мне, хотя я была уже на девятом месяце – а это риск. Ведь начни я рожать – весь процесс бы остановился. Вы сказали, что фильм получился авторским… Он авторский, потому что у нас была абсолютная свобода творчества. Мы собирались вместе, и снимали так, как чувствовали. Но по восприятию «Ангел», скорее, зрительский, легкий. Во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Повторюсь, для меня было важно сделать историю узнаваемой. И чтобы все увидели, что и восемьдесят лет назад люди жили теми же проблемами и страстями, что и мы с вами. Ведь почему мы читаем и перечитываем книги, написанные тысячу лет назад? – потому что все они про человека. А люди по большому счету почти не меняются. А еще Вы сказали, что снимали фильм на девятом месяце беременности… Да, это так. Начинали на восьмом, продолжили на девятом… Наверное, было страшно? Очень не хотелось никого подвести и родить на площадке. Тем более что ребенок у меня второй, и я знаю, что могу родить раньше срока (старшую дочку родила на восьмом). Но я всем пообещала, что справлюсь. Хотя, конечно, было не очень просто, ведь за месяц до родов хочется одного: валяться под одеялом и думать о вечном. (Мамы меня поймут). А тут ты в шесть утра вынуждена нестись на площадку, где даже не можешь толком присесть. И не можешь расслабиться, находишься в очень сконцентрированном состоянии созидания, постоянно бегаешь по площадке, потому что обязана проконтролировать всё здесь и сейчас. Но я рада, что такой опыт в моей жизни был. И что у меня родился здоровый сын, эдакий киноребенок. И уже через неделю мы начали с ним монтировать, а зимой даже ездили на досъемки. А Вы когда-нибудь сталкивались с ситуацией, когда приходилось выбирать: семья или работа? Да, наверное, нет…. Хотя у любой работающей мамы всегда есть такая дилемма. И мы живем с постоянным чувством вины, что недодали своим детям любви, времени, заботы, внимания. Вот моей старшей девочке восемь лет, сыну скоро исполнится десять месяцев – и я очень надеюсь, что они не ревнуют меня к работе. Ведь работа – это часть меня, это образ жизни. И они это понимают. Они дружат с моими артистами, с оператором, с художниками. Да и со всей съемочной группой. Это и есть те предлагаемые обстоятельства, в которых они растут – тогда чего тут сопротивляться? Они закулисные кинодети, такое бывает. И последний вопрос. Расскажете что-нибудь про свой новый фильм, о котором уже давно все говорят? Я имею в виду «Доктора Лизу»… Ничего похожего на «Доктора Лизу» я раньше не делала – это совершенно иной, остросоциальный уровень. Но для меня в центре любой истории всегда должен быть человек. Мне всегда важно, что происходит внутри него, что творится в его ближайшем окружении. Вот и «Доктора Лизу» я тоже вижу как картину о человеке. Точнее, о последнем герое нашего времени. Кстати, Чулпан Хаматова, которая будет Елизавету Глинку играть, чем-то на нее очень похожа. А в остальном… Давайте дождемся начала съемок. Вера Алёнушкина

Кино-театр

Коллекционирование/Арт-рынок

Коллекционирование/Арт-рынок

Коллекционирование/Арт-рынок