Николай Полисский: «Силы природы у нас в соавторах»

<h2>Перформанс известного художника, скульптора и основателя российского ленд-арта Николая Полисского «Пламенеющая готика» произвел реакцию разорвавшейся бомбы. На традиционную для арт-парка Никола-Ленивец, как для удобства принято называть, территорию в 600 га вокруг крошечной русской деревни на берегу Угры, но нетрадиционную в привычном понимании Масленицу, Полисский подготовил жгучий проект – возвел огромную конструкцию из прямых, как колья, стволов молодой ольхи и назвал ее «Пламенеющей готикой». </h2> Под апокалиптические напевы композитора и перформансиста Германа Виноградова, конструкция, внешне напоминавшая величественное готическое сооружение, была сожжена – именно в процессе горения был достигнут эстетический эффект невероятной красоты, схожий с тем, который чуткие души испытывают при созерцании архитектуры в стиле пламенеющей готики. Между тем художественная акция неожиданно вызвала бурный резонанс и волну критики в адрес автора, которого обвинили в «сожжении костела» и чуть ли не в оскорблении чувств христиан. В Интервью «Культуромании» Николай Полисский рассказал об истинном смысле своего объекта, об уникальном опыте создания свободной творческой территории в Никола-Ленивце и о том, может ли настоящее некоммерческое искусство сегодня выжить в России. - В чем главный посыл «Пламенеющей готики»? - Конечно, в ней есть эстетическая составляющая. Но как во всем нормальном искусстве глубина дается всем комплексом существующей в жизни трагедии и гибели, и жертвы. И воспоминания о том, сколько людей пожгли на подобных кострах. Я стараюсь об этом не говорить, чтобы не притягивать ложные однобокие трактовки, которые уже пошли. Что мы сожгли костел. Но мы сжигали палки, на которые во времена средневековья пожгли множество неповинного народа. Вот именно на таких палках, возможно, и сжигали Джордано Бруно и несчастных женщин, которых непонятно за что тащили на этот костер. Тут все, это комплекс, каким и должно быть полноценное глубокое и богатое смыслами искусство. И каждый может думать о чем-то своем, кто-то читает эстетику. Важно понимать, что никаких костелов мы не жгли, а жгли палки. Само название архитектурного стиля не родилось ниоткуда. - Замысел был очень масштабным и многое зависело от ветра, от снега, которого выпало огромное количество. Вы довольны тем, как все прошло? - Могло быть лучше. Горело не совсем так, как я задумал. Слишком долго разгоралась и слишком быстро упала конструкция. Но наша преданная публика терпеливо ждала, пока разгорится. А люди, которые приехали на легковесное быстрое шоу, ушли. С этим ничего не сделаешь, это нормально. Мы боремся за свою термоядерную публику. - Кто имеет счастье причисляться к термоядерной публике? - Это люди, которым нравится это искусство, которые готовы рисковать вместе с нами, ждать. Силы природы, которые у нас в соавторах, с ними очень трудно договориться. Поэтому нужно выждать момент и дождаться, когда они будут готовы нам помогать. Многие ушли через час после начала, конечно, они ничего не увидели. - Многих оттолкнуло очень мрачное саунд-сопровождение в исполнении Германа Виноградова… - Это скорее мистическая музыка. Если углубиться в понимание праздника Масленицы и других народных празднеств, то можно понять, что все русские праздники достаточно жесткие, как и сказки. Я не предполагал, что будет так много детей. Своего внука я отослал подальше. Это мероприятие для взрослых, а не детский праздник. Ожидание, что будет веселуха, было совершенно напрасным. Хотя я ходил смотрел, наблюдал, многим детям понравилось. Сейчас дети рано становятся циничными. У них есть защитная реакция, которая позволяет им наблюдать за происходящей катастрофой. В этом произведении заложена катастрофичность. Думаю, съемка с дронов, которые летали по вечернему небу, будет очень красивой. Раньше я все снимал с земли, с дронов, конечно, совсем другой эффект. - Вы сами запускали дроны? - Нет конечно. Это люди, которые пришли, так как считают это событием. - Вам важна медийность происходящего, чтобы ваше искусство стало доступно как можно большему количеству людей? Уходило в народ? - Естественно, мы хотим, чтобы оно распространялось и осталось в памяти хоть какого-то количества людей. Конечно, это не значит, что я все за это отдам. Иначе я бы занимался популярным искусством. Но мне важно, чтобы люди, по крайней мере, были информированы о том, что происходит. А что они выберут – Максима Галкина или к нам приедут – их выбор. Но информировать людей нужно, трибун у современного искусства особых нет. Поэтому конечно хорошо бы, чтобы люди приходили. К нам трудно приехать. Многие нам вроде бы и симпатизируют, но конечно, это целый героизм приехать сюда. Но особая наша публика, преданная, которой нужно это впечатление, она приезжает. - Как бы вы охарактеризовали то, ради чего приезжают сюда те люди, о которых вы говорите «термоядерная публика»? - Я думаю, тут несколько факторов. Это искусство, которое стоит посреди поля, а не под вывеской музея. Когда человек идет в музей, он знает, что его не обманут, он уверен, что там уникальные вещи, проверенные экспертами. А здесь люди идут в чистое поле, и кто знает, что произойдет. Они хотят свободы, по большому счету. Свободы и качества, безусловно. Потому что это ожидание чего-то по-настоящему нового и при этом скрытого от посторонних глаз. Здесь место своеобразное, где свобода искусства соседствует с человеческой свободой. Тут люди абсолютно расслабляются в лучшем смысле этого слова. Здесь нет никакой власти, никаких полицейских. - На «Пламенеющей готике» я видела полицейского, с интересом наблюдавшего за происходящим. - Это обязательно, мы обязаны на такие перформансы приглашать МЧС, полицию. Они очень спокойно себя ведут, как зрители скорее. Люди сюда приезжают вдохнуть воздуха во всех отношениях и посмотреть то, что они больше нигде не смогут увидеть. - Как вам удается найти баланс и сохранить такую тишину и спокойствие вокруг своих объектов, ведь место уже давно известное? Но при этом первоначальный восторг от встречи с объектами посреди дикой природы остается. Это такой момент истины от не просто нетравматического соприкосновения человека и природы, а соединение абсолютной гармонии природы с прошедшей через человеческие руки частичкой разума. - Вот именно это я и хочу сказать людям своим парком. Он какой-то особенный. Я был в разных парках, и в основном это либо архитектура, либо скульптура, расставленная по законам модернизма. Сделанная в мастерской и красиво вписанная в пространство. Мне как раз хочется, чтобы это была абсолютно дикая природа и произведения тоже были какими-то мистически дикими. Человек идет-идет по лесу, собирает ягоды-грибы и вдруг видит какую-то вещь, не понятно, почему здесь стоящую. Ни по законам эстетики, ни по законам парка, а как у Пушкина - Голова, мимо которой не пройти. Нужно остановиться, подумать, что это такое. Это как остров Пасхи, Стоунхендж. Пускай говорят, что это придумали какие-то современные художники. Это не важно, значит, здорово придумали. Все думают, зачем это стоит. Там нет никаких смыслов, никто не знает, зачем это сделано. Но невозможно оторвать глаза, и хочется размышлять. В этом и есть интерес к искусству. Человек должен разгадать эту тайну. Он ее и не разгадает, потому что никакой тайны туда и не вложено. А просто создана ситуация постоянного непреходящего удивления и разгадывания этой тайны – это самое интересное для человека. И он получает максимальное удовольствие и от природы, и от внедрения художника в эту природу. Самое главное не навредить. Вот наш поворот реки, классический русский пейзаж невероятной красоты. И вроде бы там ничего уже не надо. Пиши картины с горы, что я раньше и делал. А вот я уже третью работу там ставлю и каждый раз убеждаюсь, что это не мешает природе, а наоборот все больше и больше людей приходят ее посмотреть. В то же время, если ничего не делать с безудержно наступающей природой, то здесь вырастет тайга, и мы обеспечим кислородом все человечество. Поэтому как-то поддерживать пространство – выкашивать, следить нужно постоянно. Вот на том берегу уже целый сосновый лес подрастает, который скоро сильно сократит пространство. - Маяк, например, стоящий на берегу реки, не только не нарушает красоты ландшафта, а как бы усиливает его… - Человек сосредотачивается. Это то, что меня больше всего волнует. Это то новаторство, которым я подпитываюсь из уже руинированных объектов тысячелетней давности. Мачу Пикчу, культовые объекты, античные храмы, в которых ничего не осталось от религии, а осталось искусство, тайна и величественность. Это очень важно. - Что для вас важнее - мифологии или дух? - Дух. Очень неконкретный, но люди не идут смотреть, если там этого духа нет. Мы не знаем, зачем остров Пасхи. Человек сам пытается разгадать, и в этом интрига, которая заставляет возвращаться туда. - А как вы относитесь к объектам других художников на вашей территории? - Сложно. Я не люблю никакой функции. Мои объекты – это просто безумные заморочки, где нет никакого здания. Это большая культовая скульптура. Потому что приятно думать, что это что-то, поставленное с какой-то целью, о которой никто не знает. Но зачем-то оно очень нужно именно здесь. - Как вы «Бобур» воспринимаете? Самый масштабный ваш объект, который стоит посреди потрясающего луга на берегу Угры и не может не волновать, вызывая массу ассоциаций. - Возможно, космический корабль, севший здесь очень давно. Кому-то больше нравятся отсылки к историзму. Это хорошо. Каждый может найти что-то, что ему ближе. - Вы работаете только с природными материалами? - Здесь да. Я работаю с местными материалами. В Японии – это бамбук, в Тайване нас приглашали на металлическое производство. Я внедряюсь в то пространство, которое мне предлагается. Материал должен быть созвучен пейзажу и среде, в которой находишься. - Как за сохранность объектов боретесь? - В общем никак. Некоторые вещи приходится восстанавливать, но это самое трудное, потому что найти на это ресурсы очень сложно. И это не самое главное. Раньше меня вообще не волновало исчезновение объектов. Я относился к этому легко, а вот другие художники что-нибудь поставят здесь, и их не сдвинуть. Все хотят некой музеефикации. А я считаю, что не нужно. Если не создано мифа о твоей вещи, то ей не устоять. - Без «Вселенского разума» невозможно представить Никола-Ленивец. Это миф уже сросшийся с локацией однозначно. - Мне страшно подумать, что с ним будет. Он уже начинает сыпаться, и его не восстановить, конечно. В какой-то момент придется его убрать. «Большой адронный коллайдер», который мы поставили в Люксембурге, сгнил окончательно, и я попросил, чтобы его убрали. Это нормально. Я за яркое впечатление, поэтому утилизацию путем сжигания считаю самой правильной. «Готику» я поставил специально для Масленицы. Но хорошо чтобы вещь постояла, а потом сжечь ее. Вообще надо думать о том, как расстанешься с вещью. - Возвращаясь к теме присутствия в Никола-Ленивце других художников, они спрашивают у вас разрешения? - Хорошо, что хоть спрашивают иногда. Но очень хотят сюда многие. Я всегда говорю, чтобы люди создавали свое. Ведь страна-то огромная. Делайте и будьте там абсолютно свободны. Но нет, слезай, говорят, мы теперь тут будем. Но я все это создал, и хочется какого-то логического продолжения. Разделились мы так. Я создаю свои объекты на территории Национального парка, который мне разрешил абсолютно все. А на той стороне, где Версаль – это уже все остальные. Мало тех, кто думает с нами в одном ключе. Поэтому я всегда рад видеть Александра Бродского, Борю Бернаскони. - Вам нравится «Арка Бернаскони»? - Да, это отличается от того, что я делаю. Но это хорошая архитектура. Есть хорошее слово – создание. Оно мне очень нравится. На территории Национального парка Угра я ставлю свои опорные точки. «Маяк», «Бобур», еще будет одно здание. Не знаю, хватит ли в этом году сил закончить его. Они будут соединены смыслами, дорожками, средой, чуть-чуть освобожденной от природного хаоса - но все равно природная часть должна подавлять, и разыграют такую шахматную партию. - Вообще «Бобур» стоит на большом отдалении от всего эпицентра жизни в Ленивце. - Это потому что сейчас все рекреации и жилье сосредоточены с краю. Если же посмотреть на план, то площадь Звезды и «Ворота» – это центр парка. И «Бобур» близок как раз к центру. - Напомните, как все начиналось, и что сегодня происходит с хозяйством Никола-Ленивца? - В 1989 году мы искали деревенской жизни. Мой товарищ, архитектор Василий Щетинин, Царствие ему небесное, его не стало в прошлом году, привез меня сюда к своим знакомым. Здесь была совершенно пустующая деревня, три человека жило, и пригласил меня и доктора Сашу Горячева. И мы здесь жили. Василий строил дома, я рисовал картины, а потом в 2000 году я придумал снеговиков («Снеговики» первый ленд-арт проект Николая Полисского, привлекший внимание к Никола-Ленивцу и задействовавший местное население депрессивной деревни – прим. «Культуромании»). В 2005 году я придумал фестиваль «Архстояние», у нас сформировалась практически семейная команда. Потом сюда влился ничего не понимающий Максим Ноготков, который верил во власть денег и думал, что скрутит всех художников в бараний рог. Когда он понял, что это не так, было слишком поздно, потому что обанкротился и парк у него за долги забрали. И сейчас довольно не понятная ситуация с новым владельцем Малисом (Олег Малис – основатель компании Solvers), который сам не знает, что с этими 600 гектарами делать, но держит из принципа. У нас аренда заканчивается в марте, и конечно нам нужно шевелить лапками, чтобы эта территория никак не могла больше использоваться. Когда я вышел на это пространство в 2000 году, оно никому не принадлежало. Я чувствовал себя тут хозяином и делал то, что хочу. Земля здесь до сих пор стоит копейки, но нам не под силу ее выкупить. Нам нужен настоящий меценат, который из любви к чистому искусству, а не из-за денег спасет это место от душных и жадных бизнесменов. Но в России таких сейчас нет. Всем кажется, что если они какую-то западную технологию тут применят, то что-то у них заработает. Но это не работает так, здесь нужно чувствовать и понимать. А просто перенесенная матрица не работает. То, что пытался делать Ноготков, и потерял на этом 20 миллионов. - Как вы оцениваете перспективы «Архстояния» - фестиваля, на котором происходит рождение настоящего современного искусства? - Плохо. Фестиваль не окупается. Так как земля нам не принадлежит, мы ничего не можем. Есть идея запустить сюда молодежный музыкальный фестиваль, но мне кажется, это не лучшая идея. Мне бы не хотелось, наша публика все-таки иная. Но экономически это никак не обосновано. Мне бы не хотелось, чтобы портили природу и вообще засоряли место. Очень удачным был проект «Медианочей». Новые технологии замечательно вписались, и именно это направление я считаю очень перспективным для привлечения молодой аудитории. Я бы и театралов пригласил, но пока опыт не был удачным. Мне бы хотелось, чтобы объекты использовались в качестве декораций. Но нет театралов, мыслящих большими пространствами. Я думаю, что Россия создана для такого искусства. По мне, так это и есть национальная идея. Мы должны нести гуманистические идеи. - Вы создали замечательную артель «Николаленивецкие промыслы», дав работу многим местным жителям. Удается как-то существовать в наше непростое время? - На общем фоне безработицы и бедноты мы держимся. Конкурент у нас только автомобильный завод в Калуге. В то время, как вся Россия гонится за какими-то безумными деньгами, мы здесь живем по средствам. Учимся друг у друга, и за границу они со мной ездят. Вот японскую деревню мы вместе делали (проект Николая Полисского в Японии). Участие ремесленников – обязательное условие, когда меня приглашают. В Японии нас научили работать с бамбуком. Там, кстати, для развития депрессивных территорий привлекают художников и дают им полную свободу. Искусство заходит на заброшенные земли и дает им новую жизнь. Ксения Фокина

Музеи и выставки

Музеи и выставки

Коллекционирование/Арт-рынок

Коллекционирование/Арт-рынок