«Да, я вижу, что сдвиги, измеряемые в дикарском человечестве единоборством войны, бывают через 317 лет и что число се объединяет ряды войн в одно дерево войн», – писал поэт в 1912 году. Хлебников видел «закон обратимости в виде «повторения мировых волн» и считал, что его «можно вычислить путем сопоставления дат самых разных исторических событий». Исходя из этой теории, он в своем произведении «Учитель и ученик» ведет подсчет катаклизмов мировой истории, завершая его такими словами о России: «…не следует ли ждать в 1917 году падения государства?». А в сборнике «Пощечина общественному вкусу» того же 1912 года Хлебников публикует заметку под названием «Взор на 1917 год», где список дат падений разных государств заканчивается тем же роковым 1917 для России, скрытой здесь под криптограммой «Некто» («Некто 1917»).
Надо отдать должное тонкому художественному и – историческому – чутью устроителей выставки – столь же глобальной, сколь и тщательно структурированной и выкристаллизованной из тысяч произведений, которые могли бы теоретически оказаться в ряду работ, отразивших атмосферу 1917 года. Хочется сказать, по Хлебникову - «временного купания в волнах небытия». Так он говорил о смерти и ее обратимости. Но для тех, кто предчувствовал наступление того Некто или скорее – Нечто – что не в силах был точно обозначить ни один гений, это не было небытием. И выставка – как раз об этом. О том, что художник остается художником в любой, даже самый трагический период истории. И этим выставка – не документальная, а художественная – ценна особенно. Мы словно погружаемся в миры гениев, для которых главным было не то, что происходит за окнами их мастерских, а то, что бурлило, закипало, жгло внутренние струны. И это жжение не могло не касаться главных тем современности.
И тут философские искания о судьбе русского народы Нестерова и Репина перекликаются с почти животным восприятием того же народа у Григорьева и дополняются поэтической возвышенностью и романтизацией крестьянского труда Серебряковой.
От этого чистого восприятия мы – оказавшись в мире, сплетенном из этих художественных свидетельств эпохи – не получаем ответов, но словно оказываемся там, на пороге 1917 и можем понять и простить тех, кого жаждут обличать многие из дня сегодняшнего. И в этом – еще одна невероятная ценность выставки.
«Видишь ли, я думаю о действии будущего на прошлое». Хлебников считал, что время обратимо и его историческую сущность как проклятие можно преодолеть. «После купания в водах смерти люд станет другим», - верил поэт (повесть «Ка», 1915). И эти надежды словно обращены к нам, жителям того будущего, с которым ассоциировали себя будетляне-футуристы сто лет назад.
Мы видим 1917 год без предрассудков, не свысока прожитого столетия. Последствия революции, по которым мы – люди будущего - судим о ней, еще не наступили, будущее еще не стало фатально неотвратимым.
«Искусство перед неизвестной реальностью» - так устроители обозначили тему выставки, разместившейся на двух этажах Новой Третьяковки. И это прежде всего искусство, а не хроника событий.
И если прикованный к инвалидной коляске Кустодиев мог рисовать из окна толпы манифестантов в феврале 1917, то это лишь исключение из правил. У него же мы видим страшную – именно с высоты наших знаний о будущем, которое наступит в России через 15-20 лет после революции, картину – «Большевик», гигантский, выше стоящей на первом плане церкви, с алым полотнищем, застилающем небо. И церковь эта мирно припорошена снегом, сквозь который мерцают золотые звезды на синем фоне. И в этом неведении художника – тоже примета, наивность и вера в светлое будущее, которому не суждено было наступить. Или, по Хлебникову – суждено, но иначе, сквозь волны десятилетий. А тогда небывалость ситуации заключалась в том, что художники не испытывали никакого давления – государству было не до них, а рынок просто устремлялся во мрак. Отсюда – кипение творческих лабораторий и утопических социальных проектов.
А реальность? Она представала туманной и противоречивой. Ее неприглядная сторона – очереди, дефицит, неустроенность, война и жестокость – тема документальных свидетельств, представленных в отдельном зале. Здесь полумрак и звучит музыка – реальный фон того самого 1917 года.
Как отмечают организаторы выставки, ее цель – отказавшись от устойчивых стереотипов в восприятии темы революции, приблизиться к пониманию сложной картины одного из самых трудных периодов именно в духовной жизни России.
Несколько разделов выставки дают очень четкое – почти хрестоматийное представление об основных темах творческих исканий художников того времени. «Мифы о народе» - в центре внимания художников оказался не быт, а внутренняя жизнь простых людей, крестьян, которые оказываются племенем совершенно не знакомым. Хитрый прищур старика-крестьянина с яркого солнечного полотна Нестерова – образ народа-богоносца, которому открыта дорога в будущее через духовное возрождение России. Еще более возвышенными, связанными с природой законами нравственной красоты, видели крестьян Петров-Водкин и Зинаида Серебрякова. А вот Борис Григорьев показывает нам иную, низкую сторону народа. У него он – озлоблен, невежественен, воплощен в образах «Проститутки и вора».
Буйство красок и фактуры на полотнах Аристарха Лентулова – «Страстной монастырь» в 1917 году. Скоро его не станет, как и всей той Москвы, которую мы видим глазами свидетелей. Кстати, многие из гениев того времени предпочитали не замечать изменений и находили смысл лишь в лишенном исторической привязки творчестве.
В разделе «Прочь от этой реальности» - вечная утренняя свежесть «Роз в голубых кувшинах» Константина Коровина, как символ ухода в мир прекрасного, впрочем, не менее реальный, бегства от душных московских улиц, с их пороховой гарью и пьяными рабочими с пулеметными лентами через плечо.
Не менее интересно в контексте одного – рокового – 1917 года – видеть работы апологетов авангарда Казимира Малевича, Розанова, Кандинского. Именно в котле 1917 было оформлено общество «Супремус», для членов которого беспредметность становится метафорой новой жизни, в которой человеческий разум освобожден от конкретики вещей, а дух становится свободным от навязанных стереотипов. Кстати, два полотна Малевича выставляются в нашей стране впервые. Их привезли из лондонской галереи Тейт и кёльнского музея Людвига. Кроме того, выставлена картина Марка Шагала из парижского музея Помпиду – «Ворота еврейского кладбища». Тема русского еврейского искусства вынесена в отдельный раздел – «Шагал и еврейский вопрос». Искусство шагала, Альтмана, Рыбака в момент назревающей революционной ситуации вскрывает мотивы древней культуры, которые оказываются органично соединены с традициями и русской и европейской художественной школы. Любопытно, что отказываясь отрекаться от традиций этой школы, тот же Малевич позже, в статье «Искусство в дни Октябрьской годовщины» писал: «…искусство только тогда может называться Искусством с большой буквы, когда оно революционно по существу». Может быть, поэтому на его монохромной картине «Венчание» над влюбленными парит ярко-красный ангел.
Автор статьи: Виктория Леблан
Выставка «Некто 1917» открыта до 14 января 2018 года в Новой Третьяковке на Крымском валу
2024 Все права защищены
