Феномен знания: как страх смерти и любопытство определяют культуру

<h2>На пути своего развития человечество всегда стремилось знать больше: мы хотели объяснить все, с чем сталкивались. Очень долго описанием зримого мира занимались философия и религия, но с развитием технологий эти обязанности постепенно перешли к физике. Впрочем, так ли далеко они друг от друга ушли? Как уровень знаний человечества определяет его культуру? Почему мы задаем вопросы, на которые нет ответа, и как это связано со страхом смерти? Как развитие технологий влияет на самовосприятие человека? Корреспондент "Культуромании" Наталия Киеня поговорила об этом с писателем, популяризатором науки, философом и ученым Марсело Глейзером, автором книги "Остров знания. Пределы досягаемости большой науки". Глейзер - тот редкий случай, когда в современном мире живет человек Возрождения, который не видит границы между большой философией и большой физикой, профессионально занимаясь при этом ими обеими.</h2> - Почему вы выбрали тему знания? Вы ведь физик по профессии. - Человечество очень любопытно. По сути, всю жизнь мы заняты тем, что получаем знания о себе и о мире: пытаемся выяснить, кто мы, откуда взялись и зачем живем. Очевидно, чтобы понять, что значит "быть человеком", необходимо изучить природу знания. Выяснить, как люди извлекают из этого мира смысл. Форма, которую мы придаем миру, и значение, которое мы в нем видим, зависят от того, какими инструментами мы пользуемся. Если взглянуть на историю астрономии до и после изобретения телескопа, или на историю биологии до и после изобретения микроскопа, станет ясно, что они не просто изменили науку, но и расширили границы восприятия. Они показали нам вещи за пределами возможностей наших органов чувств. Новые инструменты много раз вынуждали человечество пересмотреть концепцию мира и мнение о себе. Философская дисциплина, которая изучает знание, называется эпистемологией. Главная идея в ее рамках состоит в том, что наши знания о мире определяют то, как мы описываем себя. Мне хотелось бы понять, кто мы, и найти объяснение жизни во всей ее сложности, - а для этого необходимо понимать природу знания. И, конечно, за всем этим стоит и другой вопрос: что такое реальность. - А еще - что такое информация... - Да, потому что с научной точки зрения сейчас мы воспринимаем себя как крайне тонкие и сложные молекулярные машины, способные извлекать данные из окружающей среды и обрабатывать их ради выживания и воспроизводства вида. И даже больше, поскольку мы размышляем на более высоком уровне и задаем метафизические вопросы. Для этого мы тоже собираем сведения, работаем с ними и строим на этой основе свой образ мира. На элементарном уровне любое живое существо собирает информацию: бактерии, например, используют перепады температур и изменения в химическом составе среды для поисков пищи и оценки угроз. А мы обращаемся к своим органам чувств: смотрим, слушаем, трогаем. Эти данные затем синтезирует и объединяет наш мозг. Мы знаем, что если грубо вмешиваемся в химические процессы, которые в нем протекают: принимаем наркотики, напиваемся - то начинаем всё видеть по-другому. Ясно, что информация из окружающей среды в вопросах восприятия играет ключевую роль. Но когда в игру вступает наука, возникает новое измерение, ведь мир становится доступен не только за счет органов чувств, но и за счет расширения, которое обеспечивают инструменты. Она открывает каналы сбора информации, позволяющие выйти за рамки возможностей тела, и создает новый, дорогостоящий взгляд на реальность, который влияет на философию и искусство. - Но сможем ли мы узнать всё, если будет достаточно инструментов? - Я использовал такую метафору - "остров знания" - как раз потому, что ответ отрицательный. Мы не сможем узнать всё. Представьте себе, что все данные о мире и о человеке, которыми мы обладаем, умещаются на острове, и этот остров медленно расширяется. Как любая суша, он окружен водой - океаном неизвестности. Конечно, остров постепенно отбирает у моря пространство, но одновременно с этим увеличивается и протяженность берега - граница соприкосновения с неведомым. Чем больше мы узнаем, тем лучше понимаем, сколько всего неизученного вокруг. Раздвигая свою картину мира, ты осознаешь, что горизонт от этого только растет. Телескоп, например, позволил расширить зримый мир так сильно, что мы начали задавать вопросы, которые раньше даже вообразить не могли. Знание создает потребность в новом знании, и это в принципе нескончаемый процесс. Нескончаемая гонка. Даже если остров год от года становится больше, океан неизвестности беспределен. Почему я так уверенно об этом говорю? Потому что природа восприятия реальности зависит от того, как именно мы на нее смотрим. Мы всегда видим лишь часть. Был такой прекрасный французский философ XVII века Бернар Ле Бовье де Фонтенель в 1686 году написавший книгу о возможности существования внеземной жизни. В беседе с одной маркизой он сказал, что философия - это результат союза двух начал: любопытства и близорукости. Даже со всеми этими устройствами, расширяющими восприятие реальности, наше зрение все равно остается ограниченным. У любого инструмента есть порог точности, поэтому всегда найдется что-то, что будет спрятано в мелких трещинках, которые мы окажемся не в силах разглядеть. И так во всем: в том числе и в физике элементарных частиц, которая изучает все самое маленькое, что нам доступно. Даже самые мощные ускорители не позволяют бесконечно увеличивать скорость. Как говорил Гераклит, «природа любит скрываться», и мы в любом случае что-нибудь да упустим. - Почему нам нужно всё знать? Зачем задавать столько вопросов? - "Почему" - это всегда сложный вопрос. Мы хотим всё знать, потому что это дает чувство безопасности. Защищенности. Во-первых, чем больше мы знаем, скажем, о биологии, тем легче уберечься от болезней. А, во-вторых и в основном на фундаментальном уровне, думаю, наибольшую тревогу и затруднения в жизни у нас вызывает тот факт, что мы осознаем, как движется время. Нам известно, что мы рождаемся, живем и однажды погибнем. Осознавать смертность очень трудно, поскольку это создает неуверенность. Ты знаешь, что это случится, но не знаешь, когда и как. Это вызывает сильнейшее беспокойство, но мы почти ни с кем его не обсуждаем, мы сублимируем свой страх в разговорах на совершенно посторонние темы: о футболе, о политике. Только религия, а с недавних пор и наука действительно занимаются этим вопросом. Я думаю, в основе желания знать лежит потребность контролировать страх смерти. - Мне кажется, он возникает потому, что у нас нет опыта смерти. - Именно. - Опыт жизни ведь противоречит этому: каждое утро мы приходим в себя после сна, когда нас как бы не существует, но не знаем, сможем ли проснуться после смерти. Опыт противоречит перспективам. - Я согласен, да. Раз уж мы ничего не можем узнать, приходится фантазировать. - И создавать способы сохранять себя. Творчество, науку... - Да, несколько лет назад я написал книгу о конце света и научных взглядах на него и там процитировал несколько сонетов Шекспира, посвященных этой теме. Он как бы говорит: да, я умру, мое тело исчезнет, но эти страницы останутся вместе с моей любовью. В каком-то смысле наше наследие - работы, которые мы создаем при жизни - преодолевает смерть, поскольку человек умирает по-настоящему только тогда, когда никто уже не помнит, что он существовал. Моя семья приехала в Южную Америку из Украины. Я знаю, кем были мои прадедушки, прабабушки и их родители, но ничего не знаю о людях, живших до них. Они продолжают существовать лишь за счет своих генов, и это очень грустно. На самом деле часто мы трудимся над созданием чего-то долговечного только ради того, чтобы те, кто придет вслед за нами, помнили о нас. Ведь наша жизнь имеет значение не только тогда, когда мы сами проживаем ее, но и тогда, когда она уже закончилась, но при этом все равно сохраняет смысл, уже для других людей. - Разве физике знакомо это понятие? У Вселенной и у жизни в ней есть какой-то смысл с точки зрения науки? - Если смотреть на жизнь строго с позиций физики, то все наши знания о Вселенной доказывают, что мы произошли от звезд, поскольку в буквальном смысле слова сделаны из звездной пыли. В каком-то смысле мы - творение космоса. Мы - то, как Вселенная соединила разные атомы в сложные структуры, чтобы затем они каким-то образом ожили полтора миллиарда лет назад на этой планете, а после, путем эволюции и естественного отбора, превратились в разумные организмы. Можно выстроить сюжет возникновения жизни во Вселенной на том, что она сама создала нас. Тогда окажется, что как творение мы исключительны и в какой-то степени являемся для Вселенной способом думать и искать смысл - ведь люди постоянно заняты его поисками, чего не делает ни один другой вид. Так научную и космологическую интерпретацию можно соединить с экзистенциальной. Все факты говорят о том, что мы очень редкие существа, способные мыслить метафизически, и с точки зрения развития Вселенной это важно. Во всяком случае, мне нравится так думать. Когда люди жалуются, что чем больше они узнают о космосе, тем больше чувствуют свою ничтожность, что Вселенная выглядит огромной, а они - такие крошки, это своего рода декоперникианский взгляд. Всегда хочется противопоставить ему "человекоцентричность": даже если где-то есть другая разумная жизни, мы все равно очень много значим и мы очень необычны. Также существует чистый материализм, который утверждает, что мы просто рождаемся, живем и затем разлагаемся на атомы, чтобы возвратить их природе. Кому-то достаточно этого, но мне нравится думать, что мы - это нечто большее: значимые, ищущие создания. И потому, когда мы появились, Вселенная изменилась. Когда в космосе возникает сознание, он больше не может быть прежним. Если только мы сами себя не уничтожим, что, разумеется, возможно. Я хочу сказать, что науку можно воспринимать с точки зрения духовной сферы, и для этого не обязательно требуется религия. - Да уж, достаточно просто придавать происходящему какое-то значение. - Именно. Может быть, там, снаружи, есть кто-то еще. Но даже если так, они настолько далеко, что с точки зрения практических задач мы одни. Осознание этого возлагает на нас большую моральную ответственность, поскольку только мы сами можем защитить свою планету и жизнь на ней. Это своего рода вывод, к которому пришла современная наука в целом, это следует из наблюдений за другими планетами возле других звезд. Все указывает на то, как исключительна Земля и то, что на ней творится. - Думаю, это поднимает один из самых важных для науки вопросов: почему Земля? - А просто так. Это была случайность. Это могло произойти в другом месте, однако произошло тут. И вот они, мы... (смеется). Земля обладает множеством специфических качеств, которые позволили жизни не просто появиться здесь на какое-то время, но и существовать миллиарды лет. Для того, чтобы она прошла путь от бактерии до человека, очень много всего должно было случиться. У Земли есть достаточно стабильный климат, спутник подходящего размера, магнитное поле, плотная атмосфера, которая защищает ее от солнечной и космической радиации. Вот и все причины. - Вы чувствуете себя счастливым от того, что обладаете ответами на такое количество вопросов? - Счастье - это процесс, а не результат. И оно, скорее, заключается не в том, чтобы находить ответы, а в том, чтобы чувствовать себя достаточно свободно и продолжать задавать вопросы. Пока я могу это делать, я счастлив, да. - Что вами движет? - Больше всего, наверное, желание узнавать. Я хочу знать больше. То, о чем я говорил: любопытство и близорукость. Тот факт, что мы ищем ответы, придает нам значение во Вселенной. Я думаю, когда мы задаем вопросы о реальности, задаем вопросы о себе, то наделяем собственную жизнь смыслом. И еще мною движет желание быть уверенным, что мир, который я покину, будет лучше мира, в который я пришел. Думаю, вся моя работа - это на самом деле результат стремления найти в жизни смысл. Я счастлив от того, что могу этим заниматься: писать книги и компьютерные программы, производить расчеты. Но если бы необходимо было выбрать одно любимое занятие, я остановился бы на способности переключаться и делать много разных дел одновременно. Мне не нравится однообразие и монотонная жизнь. Я люблю рисковать, много тренируюсь, бегаю по пересеченной местности, занимаюсь экстремальными видами спорта. Думаю, я рано усвоил, что жить - значит действовать. Именно это, наверное, меня больше всего вдохновляет. Я хочу всегда быть чем-то занят, быть активным, физически и интеллектуально. - Что испытывает ученый, когда понимает, что вот-вот совершит открытие? - О, чудесное ощущение! Но оно возникает не так уж часто. Это очень сильное переживание - ликование. Чувство, что ты прикоснулся к чему-то большему, чем ты сам, к чему-то колоссальному. Несколько секунд ты ощущаешь эту связь, и это всегда очень мистический момент. По крайней мере, для меня. - Вы помните, почему захотели заняться наукой? Первое открытие или день, когда появилось желание что-то узнать. - Я вырос в Бразилии, в Рио. К югу от этого города есть прекрасное местечко у океана со множеством маленьких тихих островков. Когда мне было пятнадцать, старший брат привез меня туда, отвел к огромному камню над водой и сказал: "Залезай туда, сядь, смотри на мир, медитируй и наслаждайся". Я так и сделал: залез на скалу и огляделся. Подо мной плавали стайки рыбок, вокруг летали яркие птицы, я чувствовал запах океана и цветов. Это был волшебный миг, и я вдруг ощутил глубокую связь с природой и Вселенной в целом. Можно сказать, это был момент трансцендентности, выхода за пределы личности или человеческой природы, и он стал для меня поворотным. До тех пор я боялся науки и, в частности, математики, а потом внезапно осознал, что способен ею заниматься. Я понял, что нужно посвятить себя этому. Использовать научные инструменты, созданные другими людьми, чтобы установить связь с природой на интеллектуальном и эмоциональном уровне. - Было трудно учиться? - Очень трудно. У меня нет врожденного математического таланта: пришлось много работать. Когда ты приходишь на занятие по физике, там обязательно есть парни, которые отлично разбираются в цифрах. В этой науке я всегда пользовался интуицией, но математику пришлось учить с самых основ, просто за счет зубрежки. Сначала было невероятно тяжело, но математика - это язык, как русский, португальский или английский, и в конце концов я его выучил. Когда ты начинаешь разговаривать на новом языке, все становится проще. - Может, вы, скорее, гуманитарий, а не физик? - Да, теперь мне вполне ясно, что я всегда был философом, и сейчас, наконец, становлюсь им и с точки зрения окружающих тоже (смеется). Для меня это большое счастье. - Как вы считаете, технологии создают какую-то дистанцию между философией и физикой? Потому что раньше эти науки были близки. - Я думаю, дело не в технологиях, а в самой природе науки. Наука любит строгие определения и проверенные расчеты, а ученые - узкие специальности и четко очерченные области знаний. Как только ты находишь свою область, ты перестаешь видеть всю широту контекста - поля, порождающего вопросы, которые ты себе задаешь. А потом уходит и способность воспринимать философские проблемы. Они уже не помещаются в твой мир. Трудность в том, что наука стала узкоспециализированной сферой, она делает людей зашоренными, и они забывают или относятся безразлично к широкому контексту, который необходим философии. Хотя в изучении космоса всё немного иначе: когда ты имеешь дело со Вселенной в целом, уже нельзя быть просто техническим специалистом. Обычно физики-теоретики остаются философами в большей степени, чем другие ученые в этой области. - Может, науке следует чаще испытывать чувства, чтобы расширить свой горизонт? - Я думаю, в науке много чувства, но мало метафизических вопросов. Это очень драматичный мир, но люди не спрашивают о смысле, работая с полупроводниками или разыскивая новые частицы. Их интересуют технические, очень специфические проблемы, и многим этого достаточно для счастья. Тут нет ничего плохого, но некоторым всё же нравится размышлять в более широких терминах. Любая частица - это лишь фрагмент ответа. - Вы как-то сказали, что препятствия - это триггеры. Что вы имели в виду? - Мне кажется, в целом есть два подхода к жизни. Можно смотреть на преграду, пугаться и уходить. А можно решить: "Ладно, это большой барьер, но я постараюсь сделать все, чтобы преодолеть его, перепрыгнуть на ту сторону и посмотреть, что там". Вместо того, чтобы бояться препятствий, нужно использовать их в качестве движка. И если по ту сторону обнаружится другая стена, отлично! Преодоление преград делает тебя сильнее и заставляет внимательнее относиться к собственной личности. Я думаю, одна из отличительных черт человека - это потребность смотреть вперед. Жизнь полна препятствий, и если вы хотите, чтобы она приносила вам удовольствие, нужно видеть в них не стены, которые преграждают ваш путь, а пусковой механизм, способный подтолкнуть вас к активным действиям. - Это то, что дает знание? Возможность обнаружить преграды и преодолеть их? - Да, в каком-то смысле. Но еще нужна смелость. Надо быть храбрым и научиться использовать риск. В противном случае придется прожить банальную жизнь, которая ничего не будет от тебя требовать, в которой постоянно будет происходить одно и то же, а это очень скучно. - А есть ли что-нибудь, что знание забирает? - Оно забирает массу времени. А это очень ограниченный ресурс. - У вас есть мечта? О чем вы мечтаете? - У меня есть личные мечты и мечты более общего плана. Моя личная мечта - это прожить долгую жизнь и увидеть, как вырастут мои внуки. Знать, что они существуют, а мой разум еще работает. А в общем смысле я мечтаю о том, чтобы человечество перешло на более высокий моральный уровень, поскольку пока он остается очень низким. В новый век, где мы начнем осознавать важность жизни и значимость планеты, будем заботиться о ней, о себе и о животных. Это облагородит и вознаградит нас, тогда как происходящее сейчас только опустошает. Я надеюсь, в этом столетии у нас получится очнуться и осознать, что мы действительно должны оберегать жизнь на своей планете любой ценой. Я много раз об этом писал и думаю, что нам и впрямь пора понять, что поставлено на карту. Но просто мечтать недостаточно. Нужно быть воином, чтобы мечты в конце концов превратились в реальность. Автор: Наталия Киеня

История

Коллекционирование/Арт-рынок

Коллекционирование/Арт-рынок

Музеи и выставки