Язык до Киева

<h2>В конце сентября депутаты Львовского областного совета приняли решение о запрете на «использование русскоязычного культурного продукта на территории Львовской области». Фактически речь идет о первых стадиях тотального запрета на использование русского языка на Украине. О происходящем размышляет философ и политолог, профессор Андрей Юрьевич Ашкеров.</h2> В ситуации с запретом русского языка возможны и необходимы радикальные решения. Мы привыкли к тому, что элементы нашего достояния общедоступны. Но то, что находится в общем доступе, никогда не ценится. Мы воспринимаем русский язык как воздух, которым дышат все. Эти установки идут из культуры XIX века с его ставкой на всемирную отзывчивость русского человека, олицетворяемую, по мнению Достоевского, Пушкиным. Но сегодня не эпоха всемирной отзывчивости. На отзывчивость либо не реагируют, либо реагируют совсем не так, как нам хотелось бы изначально. Можно спорить о правомерности гипотезы Сепира-Уорфа, о лингвистических идеях Гумбольдта и Ницше, о степени влиянием языка на культуру, но спорить лишь до того момента, пока язык не находится под запретом. Свободный языковой выбор реорганизует взаимоотношения языка и культуры, делает их более сложными и произвольными. Все меняется под влиянием табу на язык. Вместе с этим табу цензуре подвергается целая культура. В первую очередь, как ни странно, под удар попадает именно та культура, которая способна на универсализм. Иногда, кажется, миру вообще хотят оставить только одну универсальную культуру – англосаксонскую – и только один универсальный язык – английский. Как видите, парадокс в том, что чем выше проявления «всемирной отзывчивости» в определенной культуре, тем больше у нее шансов оказаться под запретом. Одним из грандиозных социальных экспериментов, предпринятых Советским Союзом, был эксперимент по созданию письменности для народов, которые ее не имели. Фактически, этим народам доделывали их язык. Как бы ни оценивались последствия данного процесса, замысел был одним из проявлений всемирной отзывчивости русского народа. Нынешняя ситуация в/на Украине – зеркальная противоположность всему этому. Запрет на русский язык напоминает попытки уничтожить языки коренных американских народов. Считалось, что если индейцы сохранят свой язык, они так и останутся дикарями. Фактически, речь о том, чтобы единственным языком цивилизации был признан английский. Очевидно также, что борьба с русским – это не только борьба с «языком межнационального общения». Это борьба с тем культурным достоянием, которое он несет. Всем известно, что язык является кладовой слов, выражений и правил. Однако это поистине фантастический ресурс с точки зрения организации сюжетов, отношений и картин мира. Увы, бесплатное не ценится, его можно втоптать в грязь, отказаться от него, выбросить «за ненадобностью». Ситуация с русским языком на Украине или в Украине именно такая. Мы предоставляем язык с великодушными объятиями, на которые он нас настраивает, а потом удивляемся, почему нам не отвечают взаимностью. Когда их объятия отвергают, люди чувствуют себя оскорбленными. Думаю, что оскорбляться в этой ситуации – много чести. Стоит помнить, что языки не только объединяют. Они еще и определяют различия. В языках хранятся не только разные взгляды на жизнь, но и разные «виды на жительство». Говоря по-другому, каждый язык – это коробка с конструктором для сборки мира. Современный русский язык долгое время находился в тесных отношениях с французским языком и через него воспринял проект Просвещения. Однако главным гуманитарным достижением этого проекта стало не единое человечество, а наполеоновские войны. Слово уступило силе, оставшись сильным только «на словах». Великая русская литература стала асимметричным ответом на эту европейскую уступку силе и второй отечественной войной после Войны 1812-го года. Владение русским языком не просто позволяет освоить в оригинале великую литературу. Оно раскрывает горизонт свободы воли, гарантированной пластичностью языковых конструкций. Хочешь так построй фразу, хочешь иначе, хоть все слова местами перемени (впрочем все, включая «солнце нашей поэзии», по-прежнему строили фразы на французский манер). Так сформировалась ситуация, которая сделал нас большими просветителями, чем сами просветители. Поэтому нет ничего странного в том, что роль «истинного просветителя» оказалась очень соблазнительной для наших дипломатов сегодня, в первой четверти XXI-го века. Вопрос только в том, можно ли реализовать ее с Путиным, но без Пушкина, да и соответствует ли она новейшему этапу исторической игры? На мой взгляд, в настоящее время требуется несколько иная система реакций. Даже такое заведомо «воздушное» пространство, как Интернет, становится все более закрытым и поделенным на сектора, как город при военном положении. «Без пароля не входи», а если войдешь, схлопочешь. Множество социальных институтов превратились в виртуальные приложения, как правило, не бесплатные. Даже само человеческое общение сегодня не просто роскошь, а тарифицированная опция. Один только русский язык поражает доступностью, не сопоставимой с богатством содержания. Увы, в наши дни ценится только то, к чему ограничен доступ. Если избавиться от «доступности» русского языка, возникнет спрос и очередь из желающих приобщиться. Нас сбивает с толку то, что русский язык бесценен. Увы, это и делает его уязвимым. От дара до дармовой вещи, которую втаптывают в грязь, один шаг. В эпоху, когда в ценные бумаги или электронные деньги начинает переводиться пресная вода, ледники Антарктиды и земли далеких планет не за горами тот час, когда государства будут вводить лицензии за пользование титульным языком. И, как все по-настоящему ценное, он не находит стоимостного выражения именно при нынешнем ультракапитализме. При этом на то, что происходит сегодня с русским языком нужно реагировать, и реагировать неожиданно. Ограничением языкового контента, определением порядка доступа к нему, санкциями не за запрет языка, а за его использование. Наряду с культурной политикой (которая тоже в дефиците) нужна политика языковая. И она должна начаться с признания того, что язык является национальным богатством, более важным, чем нефть, газ, полезные ископаемые и прочие ресурсы. Почему «более важным»? Во-первых, потому что язык – тело нашего духа, он заставляет с этим духом считаться как с реальностью, во-вторых, потому что благодаря языку наша память неотделима от воображения, дабы не только дышать «стариной», но действовать на опережение, в-третьих, потому что в языке живут и дают нам подсказки миллионы и миллионы предков, становящихся с нами одним целым. В общем, язык – это система, в которой упакована вся культура, поэтому и относиться к нему стоит соответственно. Как к неприкосновенному запасу. В выработке этого отношения нельзя доверяться обиде. Обидчивость скрывает бессилие. Оставим ее горничным и старорежимным патриотам. Нельзя, чтобы в режим обиды перешло все общество. Отказывается кто-то от русского языка? И слава Богу! Даже подталкивать нужно этот процесс. Вводить квоты на использование русского языка. Запрещать его использование, например, телеканалами страны, которая законодательно объявляет Россию врагом. Предъявлять претензии в случае нарушения этого режима квот, бить рублем. Короче говоря, я не исключаю, что новая система мирового порядка будет строиться на таком отношении к языковым ресурсам. Будьте уверены, Трамп в этом плане подсуетится. И если мы не опередим англосаксов, то они введут квоты на английский язык намного раньше. Элементы этих квот имеются и сейчас. Любые языковые курсы – это платная услуга, оплачивая их, мы отдаем деньги за доступ к языку. Но это оплата на индивидуальном уровне. Вполне возможен переход к такой оплате на уровне государства. Вводить лицензированные системы языковой подготовки, специальные учебники, упражнения, тесты. Знающим язык будет считаться только тот, кто пользуется предложенным материалом. Прямая аналогия здесь – программное обеспечение. В освоении языка тоже не должно быть места пиратству. Пример политика «Майкрософт» здесь может многому научить. Не знаю, будет ли это «последней» стадией развития империализма, но точно более высокой по сравнению с предыдущей. Отдельно, как я предполагаю, можно ввести контроль доступа к тем уровням языковой компетенции, которые выходят за пределы разговорника и имеют отношения к культурным кодам. Возникает аналогия с Древним Египтом: язык для рынка и язык для посвященных. Эти уровни языковой коммуникации существуют и сейчас, остается только продумать систему поддержания их иерархии. Ситуация с запретом русского языка в/на Украине служит в этом смысле хорошую службу. Украинский язык – это диалектный вариант русского языка. Самый сельский, самый простонародный. «Такое» берут с собой, когда отправляются на базар. Вот почему на украинский язык делалась такая ставка в Советском Союзе. Речь не столько о национальной политике, сколько о классовой – УССР создавалась как территория «трудового крестьянства». Казус с тем, что «мова» ограничила русский в правах, автоматически обеспечивает ему статус языка «для посвященных». Тем самым, подчеркивается одна из главным особенностей нашего наречия, в котором даже обесценная лексика легко существует в измерении «высокого штиля». Добавлю к этому, что если Украина отказывается от высоких измерений русского языка, это совсем не значит, что она автоматически получит доступ к высоким измерениям языка английского. Нельзя проснуться на хуторе европейцем, выучив три десятка слов из лексикона Эллы Людоедки. Тот язык, который те, кто хотел бы на/в Украине проснуться назавтра европейцем, нельзя даже назвать языком «кокни»: «мовой» оклобританского простонародья. Так что, я бы не торопился праздновать приобщение Украины к святым дарам англосаксонской цивилизации. При том, что и цивилизация уже не та, и плоды давно уже не первой свежести. Если говорить о ситуации с Русской православной церковью в Украине, когда создается еще одна структура на канонической территории Московского Патриархата, я бы не расценивал ее как трагедию. Чем больше мы будем драматизировать ситуацию, тем сильнее льется вода на мельницу Порошенко. На месте РПЦ я сделал бы асимметричный ответ, на который она вряд ли решится, а зря. Речь идет, скажем, о создании дополнительных миссионерских центров в Китае, Австралии или той же Сирии. С приездом туда патриарха. Отдельной миссии РПЦ на уровне митрополита заслуживает и Донецкий регион. Откуда-то приходится уходить, возможно, не навсегда, но это повод прийти туда, где нас мало или совсем нет. Формально РПЦ присутствует по всей планете, однако это присутствие хорошо бы сделать более мобильным. Параллельно неплохо было бы отказаться от «стяжательско-приходского» понимания Церкви, а заодно расставаться с пониманием ее как вотчины вросшего в землю батюшки, обслуживающего капитальную культовую недвижимость. Ведь то, что сегодня называется «мобильностью», раньше воспринималось как дар подвижника, не цепляющегося ни за одно место в мире. Сегодня подвижники могли бы помочь Церкви избавиться от образа четвертой ветви госбюрократии, который, увы, накрепко с ней сросся в последние годы. К тому же, есть все основания показать миру, что вежливые люди в рясах у нас ничуть не менее эффективны вежливых людей в камуфляже. Андрей Ашкеров - российский философ и политолог, социолог, публицист. Доктор философских наук, кандидат политических наук, профессор

Государство и культура

История

Коллекционирование/Арт-рынок

История