«Культуромания» поговорила с известным композитором Алексеем Сюмаком о том, какие ноты внес коронавирус в его произведения, как древнегреческое понятие об искусстве меняет современное искусство и науку, а также о том, какую оперу он пишет по заказу Юрия Башмета.
«Культуромания» поговорила с известным композитором Алексеем Сюмаком о том, какие ноты внес коронавирус в его произведения, как древнегреческое понятие об искусстве меняет современное искусство и науку, а также о том, какую оперу он пишет по заказу Юрия Башмета.
— Можно ли сказать, что искусство предчувствует какие-то глобальные несчастья? Например, ваша опера «Мороз, Красный Нос», в которой много боли и горя?
— Я уверен, что каждый человек рождается для того, чтобы любить и быть счастливым. Но человек является удивительной загадкой природы и достиг таких глубин познания потому, что умеет задаваться вопросами — что стоит за пределами этих категорий. Что такое холод смерти, где грани любви, где границы возможностей познания, с чего все начинается и чем заканчивается — эти вопросы всегда стояли во главе всех областей искусства.
Оперу «Мороз, Красный Нос» мы задумывали с Димой и Мариной Брусникиными уже больше двух лет назад и прежде всего хотели создать спектакль, который бы стал квинтэссенцией всех самых сложных и страшных жизненных ситуаций с попыткой решения выхода из нее. Конечно, в тот момент, как и никто на свете, мы не могли и представить, с чем столкнется все человечество, и что наше внимание на дыхании — главный персонаж оперы, замерзающая Дарья, то пытается согреть свои руки дыханием, то исполняет арию с неистовым кашлем, — окажется зарифмованным с вниманием всех врачей мира на больных коронавирусом во спасение всех заболевших.
— Повлияет ли на музыкальный язык пандемия?
— Теодору Адорно приписывают фразу: «После Освенцима нельзя писать стихов». И тот способ высказывания, который был до этой катастрофической ситуации, связанной с вирусом, в какой-то степени тоже будет невозможным. Наверняка человек, остро чувствующий человек, которым является художник, причем не только творец, а часто и исполнитель, и дирижер, и актер, и музыкант — в принципе в широком смысле этого слова — тоже будет творить по-другому.
— Вы также говорили, что начало XX века — время расцвета модернизма — уникальное, «се творю все новое». Может быть, эпидемия — шанс вернуться в такую точку отсчета?
— Самое неблагодарное дело — размышлять о будущем искусства и о том, как оно будет эволюционировать. Кто-то угадывает, а кто-то с большой вероятностью не угадывает. Искусство — как непослушный ребенок. Вот ты вроде бы знаешь, как он себя поведет в каждый последующий момент, и все равно малыш ухитряется сделать то, что ты даже предположить не мог. Тем не менее каждое его действие вытекает из предыдущего, очень логично и по-своему уникально развивается. Так и каждое революционное событие в искусстве продиктовано чем-то очень важным, происходящим до этого момента. В какую сторону повернется сейчас искусство и как оно ответит на очередной вызов человечеству — очень сложно предсказать. Может быть, человечество впадет в какую-то жуткую депрессию, как это было после 20-30-х годов. Может быть, оно расцветет, как это было в самом начале XX века. Может быть, оно действительно продиктует какие-то новые смыслы и содержания. Не знаю, мы можем только догадываться. Я очень надеюсь, что искусство станет еще более точным и актуальным к человеку.
— А новый музыкальный язык — это преодоление традиции или ее продолжение?
— Вы знаете, это как раз тот вопрос, который я задавал и Юлии Пересильд, и Теодору Курентзису, и Андреасу Мустукису, когда брал у них интервью. Спросил я буквально следующее: насколько важно художнику быть в тесной связи с традицией и насколько необходимо ее рвать для того, чтобы быть актуальным и новым? Актриса, дирижер и композитор — все абсолютно по-разному отвечали. Мне понравился ответ Андреаса Мустукиса, который сказал, что традиция так или иначе все равно живет в нас. По мнению Андреаса, в человеке есть две составляющие, одна связана с тем, где он родился и где физически большую часть времени пребывает. Вот если ты родился в России, то ты русский, ты будешь думать, как русский. Если ты родился в другом месте, тебя не переделать, ты все равно будешь так или иначе возвращаться к истокам. И есть часть человека, которая связана с его способом познания, миром чувств и идей.
Продолжая свою мысль, Андреас говорит, что когда он пишет музыку, то чувствует себя русским, а в традиции, которая так или иначе ощущается в творчестве, он — грек. И считаю такое мнение правильным. Повторюсь — есть составляющая художника, которая, наверное, связывает его с традицией, а есть часть, которая идет вопреки ей, она связана уже с накопившимся опытом: что ты прочитал, что философически тебя увлекает в творчестве, как ты его чувствуешь. И у кого-то эти два качества очень связаны и пересекаются, а кто-то — старается рвать с традицией и полностью принадлежать только миру ощущений.
— Теряют ли спектакли от того, что перешли в онлайн-режим?
— Конечно, теряют, не будем лукавить, спектакли становятся другими. У нас с Кириллом Серебренниковым был спектакль «Киже» по пьесе Тынянова «Подпоручик Киже». Кирилл решил записать его на видео, получилось здорово. Так вот, он мне сказал, что самое отвратительное на свете — это смотреть драматический спектакль по телевизору. Ведь постановка изначально ориентирована на непосредственную близость актеров и внимание слушателя — одно без другого, правда, много теряет. Но сейчас мы находимся в ситуации, когда по-другому невозможно. Поэтому это тоже вызов для театров, для художников, которые не могут ни продолжать творить, ни общаться со своей публикой. Кто-то достаточно успешно с ним справляется, у кого-то это вызывает сопротивление. Что касается театра «Практика», то мы с большей теплотой и открытостью воспринимаем этот новый способ общения. Делаем все возможное, чтоб между нами оставалась тесная связь. Хотя тоже очень остро ощущаем дефицит непосредственного общения с нашими зрителями.
— Вот, кстати, про новые способы. Сейчас активно развивается искусственный интеллект, планируете ли использовать эту технологию в творчестве? И не обесценит ли она труд композиторов и музыкантов?
— Тут нужно говорить о том, что такое вообще творчество, и что нас заставляет приходить на концертные площадки и спектакли. Я думаю, что это желание общения с режиссером, желание услышать знакомые классические вещи, но в новом пересказе. Мы так устроены, что нам интересен тот человек, который заставляет нас взглянуть чуть-чуть по-другому на какие-то простые вещи. Поэтому художественного смысла нет в мелодиях, которые сейчас пишутся с помощью алгоритмов. Вот весной программист и музыкант выложили в сеть семь миллиардов музыкальных композиций. Их можно написать еще сто миллионов, но в них не появится какое-то новое качество, а именно новый смысл, за которым мы и идем на концерты или спектакли и который не может дать искусственный интеллект. Хотя этот вопрос очень сложный, и мы сможем на него ответить только тогда, когда поймем, что именно делает нас людьми.
— Некоторые футурологи считают, что искусственный интеллект будет генерировать контент для каждого человека. Как такая атомизация повлияет на искусство?
— Скажу даже больше. Есть гипотеза, что можно создать бесконечно долго живущего человека за счет сложных компьютерных технологий, которые позволят оцифровать всего человека: повторить каждую клетку, их связи, уникальное количество и сочетание нейронов головного мозга. Будет ли таким образом созданный человек точно таким, каким был его прототип? Верующий человек скажет, что нет, потому что душу невозможно оцифровать. А кто-то чуть-чуть менее верующий тоже скажет, что нет, есть что-то помимо сознания, что не поддается и никогда не поддастся анализу. Я абсолютно уверен, что внутри каждого человека есть то, что заставляет его не стоять на месте, а находиться в поисках. Поэтому даже если будет придуман контент, идеально подходящий человеку, мне кажется, он надоест через неделю. И человек, следуя своей природе, станет искать что-то другое, новое. Человек не может не захотеть пойти на живой спектакль или концерт. Мы всегда ищем то, чего нам недостает. Собственно, поэтому мы живем и умеем любить.
— В одном из интервью вы говорите, что искусство не должно давать однозначного ответа на важнейшие вопросы. Быть таким «между». Но вот вирус — он же тоже «между»: не живой, не мертвый. И он оказывается разрушительным. Может быть, это для человека отсутствие однозначного ответа также разрушительно?
— Ни на что нет совершенно однозначного ответа.
— А почему? Ведь вирус может оказаться смертельным?
— Да, я согласен. Но он неоднозначен. Если бы он был однозначен, то у нас не было бы надежды. Сидели бы и ждали своей участи печальной. Человек же устроен бинарно. В нем, можно сказать, заложен двоичный код. Даже дыхание строится по принципу «вдох-выдох». Вся музыка построена тоже на степени числа два: целая нота, половинка, четверть, шестнадцатые, тридцать вторые. Мне кажется, что это и в природе мышления тоже заложено: у человека всегда есть альтернатива и нет ни на что абсолютно однозначного ответа. Как и, несмотря на опасность вируса, мы верим и знаем, что сможем его победить и преодолеем все трудности.
— А как же Рене Декарт, который подвергал сомнению все, кроме факта бытия и мышления, в котором не мог сомневаться?
— Были еще Аристотель и Платон (который подвергал сомнению вообще все). Они тоже совершенно по-разному трактовали бытие. Я сейчас занимаюсь философскими греческими трактатами, потому что у меня сейчас один заказ очень тесно с этим связан.
— Расскажете о нем?
— Юрий Башмет предложил мне написать оперу, которая приближалась бы к классической большой опере-сериа (жанр итальянской оперы — Ред). Это большая во всех смыслах опера, будет много персонажей, хор, огромный оркестр, а в основе сюжета миф и древнегреческий философский трактат. И поэтому сейчас я очень внимательно изучаю труды философов, читаю диалоги Платона и произведения Аристотеля. И, возвращаясь к предыдущему вопросу об однозначных ответах, основной метод, которым пользуется Платон — диалог, всегда есть оппонент, который отвечает на вопросы и с которым можно спорить, собственно, как и у его учителя Сократа. Эта пресловутая бинарность, о которой мы говорили. Есть вопросы, на которые человек не может получить ответа. Но мне кажется, что для творчества самое важное — правильно сформулировать вопрос, и уже в том, как он составлен, может заключаться ответ.
— Вы сейчас возвращаетесь к античным мыслителям, но, может, тогда и какого-то развития и традиции нет, если мы все равно идем к началу? Может, мы по кругу ходим?
— Это не круг, это скорее спираль. Каждый раз, когда европейская культура возвращалась к древнегреческой философии и древнегреческим мифам, например, в Эпоху Возрождения, она ставила целью возродить древнегреческое искусство. В начале XX века снова возник интерес к античности, к ее мифам. Огромное количество композиторов и художников стали тоже мыслить мифологически, в частности, Стравинский, Луиджи Ноно или Штокхаузен. Видимо, что-то есть в искусстве Древней Греции, чего на самом деле не хватает человеку и в XVI веке, и в XXI. Древнегреческое искусство можно назвать, наверное, высшей точкой развития искусства, это какая-то сверхсконцентрированная сингулярность, из которой родилась вселенная всего последующего искусства. Искусство Древней Греции было синкретическим, то есть оно не делилось на виды искусств: не было отдельно поэзии, не было отдельно музыки, не было драматургов, композиторов, актеров. Все драматурги древнегреческие были и композиторами, и исполнителями, и поэтами. Сейчас мир настолько становится сложным, что подталкивает нас к тому, чтобы вернуться к этому принципу и максимально объединять разные виды науки и искусства. Поэтому появилась биофизика, биохимия и так далее — то, чего раньше вообще невозможно было представить. В искусстве часто композиторы пишут либретто своих опер, режиссеры сочиняют музыку к своим спектаклям и фильмам.
— А что еще происходит в искусстве?
— Искусство, атомизированное до предела, пытается пересобрать самое себя в качественно новый вид искусства. Естественно, на выходе получится не древнегреческая ваза. Из такого количества «осколков» оно соберется во что-то другое. Мне кажется, этот процесс не возвращает нас к прошлому, а является логичным развитием искусства в целом. Поэтому оно не может не обращаться к своему прародителю — древнегреческому синкретическому искусству.
— Что будет с запланированными премьерами?
— У меня много запланировано и разных концертов, и премьер. И я скажу прямо: все премьеры, которые мы планировали в этом сезоне — сорвались. Даже если достаточно скоро снимут жесткие ограничения, тем не менее вирус не может так быстро исчезнуть. Поэтому никто не хочет рисковать, и все свои проекты в этом сезоне отменили. Мои премьеры, лекции, концерты перенеслись как минимум на октябрь достаточно давно еще. К сожалению, все в таких условиях живут. Я созваниваюсь — списываюсь с режиссерами и композиторами, все очень переживают, но ничего поделать не могут. Ну, нужно просто найти в себе мужество, не терять бодрость духа и жить дальше, надеяться только на лучшее.
— Сложно творческим людям создавать произведения в условиях самоизоляции?
— У меня первый раз такая ситуация, когда я творю в вынужденном заточении. Все ее по-разному переносят. Думаю, что композитору несколько проще, чем всем остальным. Людям искусства на самом деле из-за типа мышления проще переносить жизненные тяготы, потому что мы привыкли решать очень непростые задачи и находить пути решения в сложных жизненных ситуациях. А моя работа, в принципе, сводится к тому, что, я должен сидеть дома, записывать партитуру, играть на пианино, работать за компьютером. Сейчас у меня первый раз в жизни появились размеренный и спокойный темп сочинения, и я полностью отдаюсь этому процессу. Я пытаюсь в этой ситуации найти позитивные стороны.
— Да, согласна. Но вы — успешный композитор, а если, например, молодые музыканты, у которых нет заказов?
— Вы знаете, я подписал эту петицию.
— А что за петиция?
— Это петиция, в которой творческие люди обратились к государству с просьбой поддержать деятелей культуры, потому что все сейчас оказались в сложной социальной ситуации. Я созваниваюсь с друзьями из Голландии, из Германии, из Италии. И все говорят, что сейчас выделяются огромнейшие, колоссальнейшие средства просто для населения и деятелей искусства. Это не секрет, что мы далеко не самые богатые люди. То количество энергии, которое затрачивается на нашу работу, на творчество, оно несопоставимо с отдачей или с каким-то финансовым эквивалентом. И очень многие оказываются сейчас в такой ситуации, когда нет возможности творить, играть на сцене или играть на инструменте, сочинять, потому что пропало какое-то количество заказов или что-то отменилось. Конечно, это очень тяжело, и государство должно поддержать нас.
Елена Сердечнова
2024 Все права защищены
