Один из самых титулованных, а Дмитрий Донской - лауреат 160 международных премий и обладатель всех самых престижных международных званий, включая фотографический «Оскар» – «World Press Photo» «Золотой глаз» - мэтр представил персональную выставку «Параллельные миры». Она прошла в Музее современной истории России, отразив драматизм финала ХХ века, когда в нашей стране ломалась старая модель общественного развития и рождалась «новая» Россия. Интересно, что снимать политику в свое время Дмитрий Абрамович пришел из спорта – за его плечами восемь Олимпиад. И, в общем, логично, что на вернисаже Донского рядом оказались кадры, подобранные на этих двух профессиональных полях: политическом и спортивном.
Неожиданно то, что такие разные миры в преломлении взгляда фотографа на самом деле оказались убедительно «параллельны»: ну чем Ельцин и Горбачев - не два конькобежца на соседних, но разных дорожках? А «восхождение» генералита вслед за президентом на мавзолей во время очередной торжественной церемонии в «нулевые» годы своей геометрией удивительно напоминает … баскетбольную тренировку мальчишек, уже наученных и виртуозно ведущих каждый свой мяч. Ну, это надо видеть! Философия Донского, построенная на чисто изобразительном принципе - повторить через спорт политику и наоборот - дала неожиданный эффект осмысления, подчеркнув, что чисто человеческие проблемы на разных этажах и линиях жизни - подобны. Таково утверждение Теоремы Донского. А теперь - доказательство:
- «Параллельные миры» – это где-то даже хулиганство - вы объединяете, монтируете в одном месседже, в одной художественной рамке политику и спорт, и, кажется, делаете это легко, весело, непринужденно, а может, и беспардонно?
- Дело в том, что я 30 лет спорт снимал, а потом мне вдруг позвонили и сказали: «Приходи в Кремль поговорить», - и я стал личным фотографом президента. А теперь, спустя время, когда я бросил перед собой все свои кадры, то оказалось, что я действительно снимал параллельные миры.
- Навскидку, политика и спорт – это разные игры.
- Нет, поверьте мне. Я спорт знал изнутри, и я знал его по-другому, чем у нас в стране было принято. Потому что Агентство печати «Новости» (АПН), в котором я всю жизнь проработал, оно работало «на заграницу». А «там» не нужны прыжок, кульминационный момент взятия ворот и тому подобное – там нужны другие ходы - нужно залезть в семью, с этой стороны понять, что за человек перед тобой. Вот я 15 лет проработал с Толей Карповым. Сделал альбом. Но он никого к себе не подпускал. А у меня как-то получилось снимать всё, что я видел. Это потому, что я с ним 15 лет проработал, и, может быть, что-то я знаю такое, чего не знают другие. Ну почему Борис Николаевич меня допустил делать всё, что я хотел? Почему? Я не знаю! Ему нравилось!
- Но что общего у политиков и спортсменов - неужели эмоции сравнимы?
- Абсолютно! Вот как вы считаете, какой самый эмоциональный вид спорта?
- Ну, игровые виды… Футбол…
- Нет, шахматы! То, что творится за доской – это непередаваемо. Что творится, пока они перед первым ходом три минуты думают – ой! Там жуткие эмоциональные картины для человека неподготовленного. Или вот они сидят где-то на турнире, после игры, в полутьме: Карпов, Каспаров, Таль. Часа два ночи. И вот, допустим, Таль говорит: «Слушай, Толя, вот такая партия: «Конь бьет С2…» – и они без доски полчаса «играют» в шахматы. И вдруг Таль говорит: «Все, сдавашки»! Т.е. сдавайся! Это по накалу удивительно! И это напоминает политику - вот почему я пошел на эти стыки фотографий. Потому, что я уверен: внутренне и те, и другие испытывают похожие эмоции, когда попадают в одинаково сложные ситуации.
- Почему вас пригласили в Кремль?
- Ни с того, ни с сего. Жил я нормально, со спортом уже завязывал – 30 лет им занимался, голова стала сухой, ничего нового придумать не мог. А если у тебя в голове идей нет – зачем заниматься, пленку переводить? В то время я уже был парламентским фотографом, и где-то пересекался с Ельциным. Мои фотографии увидели. В общем, меня провели, посадили на диван около кабинета в приемной президента, а я заснул. Потому, что как-то промозгло было на улице, а я пригрелся на старинном диване и задремал. Открываю глаза – передо мной два ратиновых пальто: Борис Николаевич и Коржаков. Коржаков представил меня: «Ну что, Димитрий, поработаешь с президентом»? – «Ну, говорю, давайте попробуем». Но для себя я решил, что, если меня начнут ставить в рамки, советовать, что снимать, я уйду и всё.
- А вообще интересно наблюдать за нравами политиков, за нашей тогдашней партийной номенклатурой? Особенно после спорта - не скучно?
- Наоборот, это именно интересно. Все зависит от того, что ты хочешь от этих наблюдений. Мне очень повезло – я снимал всё, что хотел. Борис Николаевич был такой потрясающей моделью для меня! Я его просил, чтобы он привык ко мне как к вещи, не замечал как пепельницу или как тень. А Наина Иосифовна - вообще прелесть – однажды она меня спрятала в кусты ради хорошего кадра. Обычно всех, кто с президентом работал, курировало ФСО, но в том-то и дело, что за мной никто не присматривал. Ведь я все семь лет отбивался от штата – меня всё хотели взять либо в администрацию президента, либо в пресс-службу. А я сказал: «Нет, я спецкор АПН, им и останусь. Я в неволе не размножаюсь».
- Но была же хоть какая-то цензура на то, что вы снимали? Всё-таки первое лицо…
- Не было. Агентство распространяло мои кадры на весь мир. А через два года, когда нам сделали в Кремле лабораторию, я сам уже стал определять то, что мы посылали в мировую прессу.
- Каков был ваш личный механизм создания хороших кадров?
- Ну как рождается кадр… Телевидение сейчас всё показывает напрямую и оперативнее, чем фото. ТВ – это для фотографа враг номер один. Притом, что раньше были потрясающие операторы, а сейчас просто фиксируют - мы все это понимаем. Но если фотограф головой думает, то он бесценен. Например, когда прощальный приём в Кремле давали, у меня ни одной идеи для фотографии не было. И вдруг я смотрю – будет Юра Никулин. А я его хорошо знал. Звоню и говорю: «Юра, когда тебя объявят, ты подойди к Борису Николаевичу и расскажи ему анекдот. Обязательно! Я тебя прошу! Я тебе подарю тогда хорошую фотографию» - так появился один из знаменитых кадров.
- Вы говорите о том, что можно заранее сочинить документальный кадр?
- Можно придумать несколько ситуаций, и тогда во время съемки ты их не прозеваешь – это раз. И второе - раньше, когда ты снимал на пленку, кончалась пленка - и начинались кадры. А ты должен был перезаряжаться - это известная проблема. Но потом появилось основное оружие фотографа – фаза. У меня есть кадр портрета, где вся семья президента в Кремле. Ельцин сидит за столом, вокруг него дети, внуки, и у каждого очевиден свой характер. Вот как это было сделано: они начали готовиться к съемке, а я начал снимать. Потом я говорю: «Вы готовы?» - «Да». А сам давно снимаю. Потом говорю: «Спасибо», – и продолжаю снимать. И вот кадр получился после того, как я сказал: «Спасибо» – я только тогда нужную фазу поймал. Вы приглядитесь - и многое поймете про мои кадры. А просто так «фиксировать» мне неинтересно.
- Вам нравилось наблюдать за верхушкой, это положительные наблюдения?
- У меня студия была в АПН, она считалась «виповская» - туда только начальники приезжали, и разных политиков там побывало много. Кстати, я от них очень уставал, потому что они почти все такие одинаковые – садятся в кресло и, понимая, что их будут снимать, принимают совершенно одинаковые позы. Был у меня верный способ их расслабить - бутылочка «Hennessy». О! Это с удовольствием! Все понимали, что «Hennessy» – это хорошо - сразу глаза начинали блестеть. Или были такие, которые, я думаю (не утверждаю, но думаю, что так и было) на каждую ситуацию имели отрепетированную мимику. И даже, я думаю, они просто нанимали для этих целей театральных режиссеров, которые их этому учили.
- А «ваша компания» – Борис Николаевич и иже с ним - этим не увлекались?
- Борис Николаевич сердцем жил - это стопроцентно. Могу вам сказать это с полной уверенностью. Я занимался Борисом Николаевичем плотно - четыре альбома, где-то три тысячи фотографий – это непросто. Борис Николаевич всегда смотрел макеты книг, и только дважды, про две фотографии он меня спросил: «Вам дороги вот эти кадры? Понимаете, я бы не хотел, чтобы этот человек был рядом со мной». Вот вся цензура.
- Сейчас около шести лет вы уже не фотографируете, не берете камеру в руки. Это связано со зрением, это печально, но еще это дает вам новый взгляд на самого себя – взгляд со стороны. Вы оказались свидетелем и фиксатором величайшего слома эпох в истории нашей страны. Как вы смотрите сегодня на время, запечатленное на вашей пленке?
- Вот на эту тему я никогда не задумывался. Я просто работал, и как профессионал делал то, что хотел. Был весь в себе, в своих идеях, в своих альбомах. Валентин Гафт даже сочинил эпиграмму: «Димка ходит по песку, посидит под тентом – ничерта нет в голове, кроме президента».
- Но вы наблюдали эпоху развала империи и нового государственного рождения, и вы не просто смотрели - вы это показывали. Вас самого радовали перемены, вы хотели их? Какова ваша версия того, что случилось в годы перестройки?
- В 1985-м я уже был парламентским фотографом, но мне просто некогда было думать над тем, что происходит в стране – голова была занята фотографией. Вот о чем я жалею, так это о том, что не послушал одного совета. У меня был дядя, у которого я жил с 15 лет - один из самых крутых советских кинорежиссеров – Марк Донской. И он хотел, чтобы я пошел по его стопам. Но когда я увидел, как все эти гиганты – Донской, Пырьев стоят навытяжку, а ребята, которые оканчивают ВГИК, до 50 лет в ассистентах бегают, потому что за этими глыбами не прорвешься - я так не захотел. Но, тем не менее, когда я пришел в Агентство, я все же сразу стал снимать «свое кино». Я часто бывал с дядей в экспедициях, наблюдал за кинопроцессом, и мне тесно было просто в фотографии. Поэтому и возникли книги – как некая срежиссированная фотоистория. И уже за два года до смерти дядя Марк говорит: «Ну, ты уже наигрался в фотографию, давай на режиссерские курсы!» Сейчас я очень жалею, что не пошел. Хотя на тему оценок эпохи я не задумывался никогда - мне интересна была только моя профессия.
- Почему каждую вашу съемку вы называете стрессовой?
- Потому что, когда ты дома подготовился, и знаешь, чего хочешь от съемки, а на деле ситуация не всегда приходит, ты начинаешь дёргаться. В фотографии нельзя «работать» - дело фотографа находится где-то между артистом и режиссером - нужно попадать «в музыку» героя, нужно по наитию снимать. А стресс возникает оттого, что ты дома размечтался, а в реалиях может ничего и не выйти...
- Вероятно, вы видели много того, что и не нужно было видеть. И, предполагаю, не только то, что можно снимать и о чем говорить. Вы же подписывали какие-то бумаги о неразглашении?
- Ничего не подписывал.
- Из ваших рассказов создается ощущение, что наш первый президент и его жизнь – это такая же «святая простота», как жизнь твоего соседа. Это - не Букингемский дворец и не мадридский двор, да?
- Да, так в этом и прелесть. Я для себя с самого начала решил, что если мне начнут говорить: «Это не надо, то не надо», - я уйду и всё. Я считал, что про президента я могу показывать всё! И у него не было версий «для себя» и версий «для народа» - он не был хитрым человеком, обладал прекрасной памятью, никогда не ругался, со всеми был на «вы», и жил сердцем.
- Какие проблемы, на ваш зоркий взгляд, больше всего его заботили?
- Вот у меня есть фотография, где он стоит в теннисном костюме, спиной к зрителю, упершись в зеленый забор – лучшая фотография, которую я о нем снял. Потому что в ней - вся философия его жизни: он хотел, как лучше, а уперся в стену. Вот это страдание его точно выражено в этом кадре.
- Если представить фантастическую ситуацию, что сейчас у вас появляется возможность попасть в абсолютно любую фазу ваших съемок: на дачу к Ельцину, на первый триумф Карпова – в любой период вашей фотоистории - какие ощущения вам захотелось бы пережить снова?
- Сейчас я никуда бы не хотел вернуться. Потому, что фотограф должен быть как спортсмен - в тренинге. И у хорошего фотографа, который головой думает, наступает период, когда он тупеет, устает. Я в такие периоды уезжал на охоту, на рыбалку или как сумасшедший ходил в мой любимый музей Пушкина – я очень люблю импрессионистов. А сейчас – всё, как фотограф я закончился. Осталось только моё фотографическое «кино».
Автор статьи: Екатерина Купреева
Фото с Yotube-канала Радио Shutnik
2024 Все права защищены
