Валерий Есипов – ведущий российский исследователь творчества писателя Варлама Шаламова. Среди его книг — «Провинциальные споры в конце XX века» (1999), «Варлам Шаламов и его современники» (2007), «Шаламов» в серии «ЖЗЛ» (2012, 2019), «О Шаламове и не только: Статьи и исследования» (2020). Кроме того, он является организатором международных Шаламовских чтений и научным руководителем сайта shalamov.ru
— Валерий Васильевич, как многолетний известный исследователь жизни и творчества Шаламова, вы наверняка не оставили без внимания ни телесериал «Последний бой майора Пугачёва» (2005), поставленный по мотивам его одноимённого рассказа Владимиром Фатьяновым, ни многосерийную драму «Завещание Ленина» (2007) Николая Досталя, приуроченную к 100-летию со дня рождения писателя, ни премьеру в конце 2020 года художественного фильма «Сентенция», с которым как режиссёр и как сценарист дебютировал в большом кино Дмитрий Рудаков...
— Должен сразу заметить, что Шаламову вообще сильно не везёт с экранизациями. На сериалы «Последний бой майора Пугачёва» Владимира Фатьянова (сценарий Эдуарда Володарского) и «Завещание Ленина» Николая Досталя (сценарий Юрия Арабова) я писал подробные критические рецензии, размещённые на сайте shalamov.ru. Если коротко: в этих размыленных донельзя повествовательных картинах есть всё: и лагерные реальности, и пафос обличения проклятого советского прошлого, но нет главного — автора, то есть Шаламова.
То же самое можно сказать и о «Сентенции» Дмитрия Рудакова. Герой фильма внешне поразительно похож на Шаламова (благодаря кастингу, в котором отыскался едва ли не двойник писателя — актёр питерского театра «На Литейном» Александр Рязанцев). Но ситуация такова, что Рязанцеву пришлось играть лишь бледную тень некогда могучего телом и духом автора «Колымских рассказов». Больной, умирающий Шаламов в фильме скорее не герой, не субъект, а — объект. Именно объект манипуляций режиссёра, эксплуатирующего трагическую судьбу Шаламова в определённых прагматических целях — на мой взгляд, далёких от искусства.
— Буквально одним словом — ваши впечатления?
— Категорическое отторжение. Даже на уровне подсознания, на уровне первичных этических импульсов, если можно так сказать.
— Между тем на фильм «Сентенция» восторженные отзывы, в том числе на «КиноПоиске». Вас это удивляет?
— Не удивляет. Это скорее проявление корпоративных интересов представителей киноцеха, часть промоутерской программы, нежели попытка объективно оценить фильм. Удивляет другое: как могла экспертная комиссия Минкульта допустить столь слабый кинопроект к запуску в производство? Что тут действовало больше — магия имени Шаламова («Как актуально!») или магия имени Алексея Учителя как руководителя вгиковской мастерской Дмитрия Рудакова? Но больше всего удивляет (и возмущает!) то, что моя фамилия, а также фамилия Александра Ригосика, сына Ирины Сиротинской и наследника авторских прав Шаламова, фигурируют в конечных титрах фильма в числе тех, кому съёмочная группа выражает благодарность. На самом деле никакого отношения к картине мы не имели. Единственный контакт с продюсером фильма состоялся в 2018 году, когда мы попросили его дать возможность ознакомиться со сценарием, чего так и не произошло. Теперь же получается, что фильм снят чуть ли не с нашего благословения. Иначе как подлогом этот хитрый трюк назвать нельзя, что тоже вызывает соответствующие импульсы и подрывает доверие к его создателям.
— У фильма то же название, что и у рассказа Шаламова, первые строки которого звучат в авторском исполнении из катушечного магнитофона. Таким образом, очевидно, заявлено о достоверности представленных событий?
— Название рассказа Шаламова давно стало крылатым, и режиссёр использовал его, на мой взгляд, только как приманку, поскольку к содержанию фильма оно никакого отношения не имеет. «Сентенция!» — восторженно кричит в рассказе доходяга-интеллигент, и это невесть откуда всплывшее в его мозгу слово символизирует возрождение жизни. А в картине речь, напомним, совсем о другом — о медленном угасании героя. Какая тут логическая связь с названием?
— Признавая за режиссёром неоспоримое право на самовыражение, на что вы тем не менее не можете закрыть глаза?
— «Право на самовыражение» — это тривиальность. Такое право, по моему мнению, надо заслужить, особенно когда имеешь дело с великой русской литературой и с такими гигантами, как Шаламов. Наверное, 26 лет (а Рудакову, когда он начинал фильм, было и того меньше — 24) слишком юный возраст, чтобы браться за такие темы. Но дело, в конце концов, не в возрасте, а в чувстве ответственности. И конечно, в таланте. Я не могу признать этот фильм талантливым, потому что он не открывает ничего нового в судьбе и личности Шаламова, а наоборот — следует давно затёртым ходульным мифам и легендам о писателе, сложившимся в кругах так называемого прогрессивного человечества.
Строго говоря, практически все сцены фильма, от первой и до последней, мне представляются надуманными, искусственными, в конце концов — фальшивыми. Они не только не соответствуют реальным фактам биографии Шаламова, особенно позднего периода, но и стремятся внушить зрителю ложную, придыхательно-кликушескую идею о том, что великий писатель был всю жизнь только мучеником, мучеником, мучеником… Разумеется, по вине «власти». Между тем сам Шаламов терпеть не мог, когда его называли мучеником. По моему глубокому убеждению, он — героическая фигура нашей истории и нашей литературы, одна из наиболее героических. Мало кто знает, что в 1977 году, незадолго до обострения болезней и помещения в дом инвалидов, он написал стихотворение: «Фучик, Карбышев, Джалиль — / Вот мои герои». К ним, людям жертвенного подвига, он мог бы добавить и своего майора Пугачёва из одноимённого рассказа, и других. Он никогда не думал, что ему придётся умирать в богадельне. «У меня была тяжёлая жизнь, у меня будет лёгкая смерть», — не раз говорил Шаламов. Кто же виноват, что так не вышло? И зачем смаковать то, что случилось помимо его воли и что смакованию в принципе не подлежит? Вот ведь какие серьёзные этические проблемы стояли перед режиссёром, но он, судя по всему, о них и не задумывался.
— Что ещё из претендующего в фильме на фактический материал для вас категорически неприемлемо?
— Вся история с поисками и переправкой на Запад рукописей Шаламова. Она составляет главный сюжет фильма, но она — и самая натянутая, ложно романтизированная. Ещё при жизни писателя откровенно обворовывали, выдавая это за «спасение русской литературы». А после его смерти воровство разыгралось самым беззастенчивым образом — при том, что люди, переправлявшие рукописи на Запад, хорошо знали, что он оставил завещание на своё авторское право.
— Какой эпизод оказал на вас наиболее сильное воздействие?
— Ни один. Но если говорить о наиболее сильном негативном воздействии — тот, когда Шаламова в доме инвалидов хлещут плетью (это делает герой Сергея Марина, олицетворяющий «власть»). Понятно, что режиссёр желал поиграть в «символику», но испытания реальностью эта сцена не выдерживает: живой Шаламов, в каком бы состоянии он ни был, разорвал бы горло своему палачу. Недаром он так яростно сопротивлялся санитарам, перевозившим его из дома инвалидов в интернат для психохроников, проще говоря — в сумасшедший дом. А главной причиной перевода в закрытый интернат послужили визиты к нему непрошенных гостей, которые поднимали шум и передавали материалы на Запад. Не будь этого ажиотажа, он бы спокойно дожил остаток жизни в доме инвалидов.
— Чем объяснить отсутствие в фильме героини, которая сыграла немаловажную роль в судьбе рукописей Шаламова, его близкого друга, — Ирины Павловны Сиротинской? Между тем адресованное ей стихотворение там прозвучало:
В гулкую тишину
Входишь ты, как дыханье,
И моему полусну
Даришь воспоминанье.
Прикосновенье твоё
К моей бесчувственной коже
Гонит моё забытьё,
Память мою тревожит.
Горсть драгоценных рифм
К твоему приходу готова,
Ртом пересохшим моим
Перешёптано каждое слово.
Тонкой струёй текут
Они в твои ладони.
Жизнь, упорство и труд,
То, что вовек не утонет.
— Фильм, как я уже говорил, сделан по лекалам мифологии, созданной вокруг Шаламова «прогрессивным человечеством», конкретно — деятелями и молодыми неофитами диссидентского движения. В их задачу входило представить себя в истории, и прежде всего на Западе, единственными радетелями и спасителями литературного наследия Шаламова. Соответственно, фигура Ирины Сиротинской и её роль в судьбе писателя ими целенаправленно замалчивалась, просто отсекалась. Возможно, отношения Шаламова и Сиротинской — они их не афишировали — кому-то из «радетелей» не были ясны до конца. Но те двое, Юлий Шрейдер и Людмила Зайвая, укравшие рукописи из квартиры Шаламова в сентябре 1978 года, когда писатель отдыхал в ялтинском Доме творчества, хорошо знали, что он уже передал основную часть своего архива через Сиротинскую в Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), сотрудницей которого она являлась. Умалчивались и посещения Сиротинской больного Шаламова в доме инвалидов, где она же записывала с голоса его последние стихи.
Да, стихотворение, которое вы приводите, посвящено ей, и записать его могла только она, а отнюдь не тот герой фильма, которого играет Фёдор Лавров (его прототип — весьма амбициозный и экзальтированный мандельштамовед Александр Морозов). Стоит заметить, что на похоронах Шаламова в январе 1982 года вся собравшаяся там публика весьма ревниво поглядывала на Ирину Павловну — стало известно, что Шаламов оставил завещание в её пользу. Фактически издание в 1985 году в Париже, в издательстве YMCA-Press, большого сборника «Воскрешение лиственницы», в который вошла основная часть украденных рукописей, сознательно шло в обход законных прав Сиротинской как наследницы. Но никто не стеснялся, как не стеснялся позже заявлять о своём праве на печатание и распространение произведений Шаламова хозяин YMCA-Press Никита Струве. Естественно, все эти коллизии Рудаков в фильме обошёл, поскольку его концепция зиждется на подчёркивании исключительного благородства и «чистых риз» благословенной «спасительницы русской культуры» — Франции и Америки, а также её подданных — русских эмигрантов.
— Кого вы подразумеваете под «русскими эмигрантами»?
— Речь идёт о людях, подобных Никите Струве, Роману Гулю (печатавшем «Колымские рассказы» со своими правками в «Новом журнале») и деятелям пресловутого «Посева». Шаламов резко отрицательно относился к русской эмиграции, вовлечённой в активную политику. Его известная фраза: «Как ни трудна моя судьба — не эмигрантская сволочь будет ставить мне баллы за поведение».
— «Лагерь — это дно жизни… Каждая минута лагерной жизни — отравленная минута…». Однако и в таких адских условиях ничто не смогло сломить «моральные барьеры» Шаламова, не подавило ни его воли, его личного достоинства. Всю жизнь он ни к чему так не стремился, как к сохранению в себе человека. Это-то, главное, и не проходит красной нитью в фильме. Вы согласны?
— Фильм обнаруживает ужасные, просто коробящие душу диссонансы между высшими нравственными устремлениями Шаламова и тем, как легковесно играет его судьбой — как мячиком — молодой режиссёр. Возможно, в этом отчасти отразилась переживаемая нами эпоха (постмодернизма, релятивизма и прочее), но всё-таки, повторю, речь идёт об ответственности человека, заявляющего себя художником-кинематографистом. Есть, в конце концов, пределы любой игре с серьёзным, трагическим материалом.
— У вас есть догадки, какие первоисточники в основе сценария?
— Это не догадки, а признания самого режиссёра: он открыто заявлял на пресс-конференциях, что следовал рассказам (точнее сказать, россказням) основного переправщика рукописей Шаламова в Париж, бывшего диссидента Владимира Рябоконя, живущего ныне в Амстердаме. Кроме того, многое почерпнуто из россказней другого бывшего «правозащитника» — Сергея Григорьянца. Напомню, что ни тот ни другой не были близки к Шаламову. При этом Григорьянц до сих пор хранит у себя часть украденных рукописей Шаламова и является главным распространителем злонамеренных сплетен о Сиротинской как «агенте КГБ». Режиссёр мог бы обратиться за профессиональными консультациями к шаламоведам, но он этим пренебрег. Видимо, из-за самоуверенности.
— С чем связано скептическое отношение Шаламова как к самиздату, так и к тамиздату? Будь он иначе настроен, возможно, это позволило бы не только избежать пропажи части его архива из московской квартиры, но и упростить издание его произведений в будущем?
— Давайте говорить без экивоков: рукописи не «пропали», а их, как я уже сказал, украли, увезли из квартиры Шаламова в его отсутствие. Всё это подробно описано в «Воспоминаниях о Шаламове» Зайвой. Что касается самиздата и тамиздата, то у Шаламова были некоторые иллюзии на этот счёт в середине 1960-х годов, но потом он от них полностью избавился и писал: «Самиздат — отравленное оружие в борьбе двух разведок», имея в виду ЦРУ и КГБ. Самиздат и тамиздат — сообщающиеся сосуды, и, перекочевав на Запад, любая «крамольная» рукопись становилась ходким политическим товаром, приносившим издателям немалые барыши, но при этом полностью отчуждённым от автора и доставлявшим ему только неприятности со стороны того же КГБ. Шаламов это прекрасно понял на судьбе своих «Колымских рассказов». Есть его короткое саркастическое двустишие на эту тему: «Мы гордимся грабежом, /Но, увы, за рубежом». Как он мог быть в этой ситуации «иначе настроен»? Он ждал, верил, что наступит время, когда его произведения будут напечатаны на родине. И не дождался всего-то каких-то пяти-шести лет…
— Позвольте несколько отвлечённых от обсуждения фильма вопросов. Сначала об Александре Солженицыне, к которому у Шаламова, как известно, сформировалось вполне определённое непримиримое и весьма нелицеприятное отношение. Причины?
— Взаимоотношения Шаламова и Солженицына мной подробнейшим образом исследованы, в том числе в книгах и в диссертации. Причины разрыва отношений в середине 1960-х годов и отказа от предложения участвовать в совместной работе над «Архипелагом ГУЛАГ» очень чётко сформулировал сам Шаламов: «Почему я не считаю возможным личное своё сотрудничество с Солженицыным? Прежде всего потому, что я надеюсь сказать своё личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын». Жёстко, но верно. Думаю, что все события, последовавшие в связи с изданием «Архипелага» на Западе, достаточно ясно показали, что риторика Солженицына о «спасении родины» была замешена на вполне трезвом прагматическом расчёте. И кто сегодня не признает правоту слов Шаламова, обращённых к Солженицыну: «Вы — орудие холодной войны»? Самому Шаламову роль такого «орудия» категорически претила, что он с полной определённостью высказал в известном письме 1972 года в «Литературную газету».
— В прошлом году в двухтомнике стихов Шаламова вы впервые представили его во всей полноте как поэта — «сильного и самобытного», по отзыву Бориса Пастернака. Случались ли у вас в связи с этой работой неожиданные открытия?
— Огромное количество открытий! В двухтомнике, вышедшем в серии «Библиотека поэта», почти 400 стихотворений напечатано впервые, а всего их там более 1200. Шаламов писал стихи, мы знаем, до последних дней. Главное, и теперь это достаточно чётко обозначилось, что Шаламов по всему складу своей души был поэтом. Он принадлежит к тому же типу художников — поэтов-прозаиков с поэтической доминантой, к которому принадлежат Пушкин и Лермонтов, а в ХХ веке — Пастернак и, скажем, Андрей Белый. Поэтому взгляд на Шаламова только как на автора «Колымских рассказов» слишком узок. Стихи дают возможность по-новому оценить и масштаб его творческой личности, и его философию. Лирика Шаламова убедительнейшим образом доказывает цельность, а не «разорванность», как нас пытались убедить, его взглядов, его ничем не поколебленную веру в целительную силу своего искусства. Вот только несколько строк из стихотворения 1967 года:
Я хочу быть ортопедом,
Я работу эту знаю,
За людьми иду я следом,
Их походку изучаю <…>
Поправляю шеи, спины
И развёртываю плечи,
Выпрямляю людям спины
И лечу орудья речи…
«Выпрямляю людям спины»! Думаю, именно за это, за могучую силу духа, и ценят прежде всего Шаламова все его почитатели.
— До того как полностью посвятить себя исследовательской работе, вы несколько лет заведовали музеем «Вологодская ссылка». Присутствует ли личный внутренний мотив, побудивший вас обратиться к судьбам репрессированных?
— Так получилось, что до соприкосновения в конце 1980-х годов с Шаламовым я много занимался историей каторги и ссылки царских времён. Это и есть один из личных мотивов, приведших меня к Шаламову. Вологда издавна была одним из центров ссылки, недаром её назвали «подстоличной Сибирью». Это хорошо знал и юный Шаламов, заставший времена, когда по его родному городу ходили десятки людей, выдворенных из столиц за свои политические взгляды. И по его горячему убеждению, каторга и ссылка советских (сталинских) времён являлась прямым продолжением российских «традиций», идущих из глубины веков. Он не раз это подчёркивает в своих рассказах — в отличие от Солженицына, который всегда писал о «лёгкости» наказаний в дореволюционное время по сравнению с советским. Мне кажется, что Шаламов гораздо более глубок в этом отношении. Столь же глубок он и в понимании советского периода, в котором видел не только страшные трагические провалы и катастрофы (и пережил их сам), но и поразительные, восхищавшие и обнадёживавшие его взлёты — и в 1920-е, и в 1960-е. Стихотворение «Всей нашей истории даты / С моею судьбой сплетены» как раз об этом. Есть ещё замечательные строки Шаламова, которые, как мне кажется, ярче всего выражают его жизненную философию. Они написаны в 1961 году, после полёта Юрия Гагарина:
Всё здесь испытано, всё нам знакомо,
Всё — от концлагеря до космодрома.
Этот личный выстраданный взгляд Шаламова, мне кажется, сообразуется с нашей общенародной исторической памятью, которая органически не может принять какой-либо односторонний взгляд на прошедший ХХ век — либо сугубо «чёрный», либо сугубо «белый» («красный»). В этом смысле фигура Шаламова мне видится исключительно важной для решения проблемы консолидации нашего общества, для преодоления того когнитивного диссонанса (или раскола, распада сознания), который произошёл у нас в 1990-е годы.
— Наступали ли у вас моменты отчаяния, тупикового состояния от погружения в столь экстремальный материал?
— Конечно, постоянно, на протяжении многих лет, заниматься лагерной темой непросто, но тут спасает, поддерживает как раз личность Шаламова, его могучий дух. Его, этот дух, надо уметь разглядеть и в невыносимо, казалось бы, страшных, тяжёлых для психики произведениях. Недаром сам писатель подчёркивал: «В “Колымских рассказах” нет ничего, что не было бы преодолением зла, торжеством добра, — если брать вопрос в большом плане, в плане искусства». Ну а стихи Шаламова сами по себе целебны.
— Вернёмся к кино. Вам понятно, почему молодой режиссёр решил снять фильм о Шаламове и какой месседж он посылает зрителю?
— Вероятно, у Рудакова были благие и добрые намерения — привлечь внимание к трагической судьбе великого русского писателя. Но он избрал, на мой взгляд, ложный путь, опираясь только на материал последнего периода жизни Шаламова, к тому же — по слишком ненадёжным источникам. Возможно, режиссёр чувствовал себя своего рода первооткрывателем, но на самом деле он повторил лишь зады обветшалой мифологии. Это тем более печально, что за последние годы как в России, так и за рубежом вырос не только уровень научного шаламоведения, что позволяет сразу обнаружить любые натяжки в киноверсиях Шаламова, но и самое главное — значительно вырос читатель, зритель, который, понимая условность кинематографа, всё-таки больше всего ценит правду. А Шаламов — та личность, которая не терпит никакой фальши, манерности, а взыскует правды и только правды.
— Что для вас составляет главное и непременное условие успешной экранизации произведений Шаламова и его биографии?
— В идеале необходима своего рода духовная близость или конгениальность Шаламову. Естественно, такую задачу может решить только крупный и зрелый художник, обладающий индивидуальным киноязыком. Весьма показательно, что в своё время, в начале 1990-х, идеей экранизировать Шаламова загорелся Алексей Герман-старший, обращавшийся за помощью к Сиротинской. Очевидно, что эстетика автора «Ивана Лапшина» наиболее подходила к эстетике Шаламова. Но, к сожалению, ничего не вышло — мы помним, в каком плачевном финансовом состоянии находился в те годы российский кинематограф. А нового Алексея Германа на горизонте у нас всё нет и нет. И появится ли личность, подобная ему, — с его одержимостью и его чувством правды, неизвестно…
Елена Константинова
2024 Все права защищены
