"Довлатов": сны о семидесятых

<h2>В прокат выходит один из самых важных фильмов этого года – работа Алексея Германа-младшего «Довлатов», получившая на 68-м Берлинском фестивале «Серебряного медведя» за «выдающийся художественный вклад», а также приз независимого жюри газеты «Berliner Morgenpost». </h2> Писать о «Довлатове» трудно. Трудно при, казалось бы, демонстративной простоте. С одной стороны, концепция фильма очевидна и вопросов не вызывает, с другой – когда ты пытаешься ее вербализировать, любые фразы кажутся до неприличия примитивными. Сердцевина фильма просто не укладывается в слова, не ограничивается ими – вот в чем дело. Смотреть «Довлатова» тоже не очень легко. Мы приучены к жестким сюжетным конструкциям – но привычных структурных формул у Германа не найти. Его фильм до поры до времени подчеркнуто бессобытиен – и многое в нем кажется случайной импровизацией. То, что здесь нет ни одной лишней детали, понимаешь уже после финальных титров, когда вдруг всё «закольцовывается», когда набор «необязательных» эпизодов оказывается тщательно продуманной композицией, а нескончаемый хоровод безымянных персонажей (одна из особенностей «Довлатова») превращается в один мощный собирательный образ – образ поколения, образ эпохи. В синопсисе же все просто. Перед нами несколько дней из жизни Сергея Довлатова – сотрудника заштатной заводской газетенки «Морской путь». Он, вроде бы, пишет роман (точнее, пытается), но журналы не напечатали пока ни строчки его рассказов. От отщепенцев вроде Довлатова, редактора шарахаются, как от чумы: необходимого градуса социалистического оптимизма в его текстах явно не наблюдается, а, значит, в литературу ему путь закрыт. Ведь книга – это источник трудового энтузиазма, она должна указывать путь в светлое будущее, вдохновлять примером на новые свершения и так далее. Но писать «положительно» у Довлатова почему-то не получается. Собственно, он не больно-то и старался. Мы даже пишущим-то его не видим: в кадре нет ни так называемых мук творчества, ни ночных бдений над листком бумаги. Он отбывает повинность, беря интервью для своей газетенки – вот вам и всё «писательство». Довлатов не пишет – он пытается пристроить написанное, что для Германа гораздо важнее. Потому что слово «пристроить» в данном случае ключевое. На автора «Чемодана» и «Компромисса» давным-давно повесили ярлычок «борца с системой» – понятно, что он им не был. Он, как и его друг Бродский, вначале просто хотел выжить в условиях этой самой системы, естественно, не теряя себя. (Другое дело, что это не очень-то получалось). И Довлатов в фильме вовсе не бодается с обстоятельствами, он именно пристраивается к ним. Самое страшное, что в этом-то и есть пресловутый поиск «авторского пути». Ты ищешь не стиль, не тему (их молодой Довлатов давно нашел). Ты ищешь заветную черту между компромиссом и приспособленчеством – определяешь для себя границу, которую нельзя переступать. Для меня зерно фильма именно в этом. Однако на первый взгляд всё кажется не столь уж серьезным. Двухметровый красавиц вальяжно расхаживает по улицам, часами просиживает штаны в кафе, до утра бухает на кухне с друзьями, шляется по барахолкам, в редакциях активно путается под ногами редакторов – в общем, по меркам среднестатистического советского труженика откровеннейшим образом тунеядствует. В кадре мелькают люди, много людей: поэты, художники, фарцовщики, спекулянты, наконец, просто случайные собутыльники... Довлатов рядом с ними как бы не от мира сего – он постоянно смотрится чужаком, сторонним наблюдателем. Да, частично это из-за того, что на его роль Герман позвал иностранца – серба Милана Марича (который никак не желает вписываться в серость советских будней). Но именно такой Довлатов и был режиссеру нужен – своего рода проводник, экскурсовод в мире 70-х. Кстати, намек на это в фильме даже озвучен. Журналисту-неудачнику «знающие люди» постоянно объясняют, как именно надо писать. Им требуется «герой» и закрученная «драматургия», а «не эти ваши бесконечные, ничего не значащие детали». «А почему герой не может просто ходить по улицам? – удивляется Сергей Довлатов. – Просто смотреть на людей, заглядывать в окна?». По сути, здесь герой Германа формулирует основную структурную концепцию фильма: в картине нет «закрученной драматургии», а герой всего лишь «ходит по улицам» да «заглядывает в окна». Но итог поразительный – мы получаем не столько портрет самого Довлатова, сколько слепок с эпохи 70-х. Тесные коммуналки с обшарпанными стенами, узкие коридоры, кухоньки с проросшими луковицами на подоконнике – антураж того времени воссоздан до мелочей. Не случайно же «Серебряный медведь» Берлинского кинофестиваля достался именно Елене Окопной – художнику-постановщику фильма. Тем не менее, настоящая сила «Довлатова» не в правдивости мелких деталей: сам Герман несколько раз говорил, что его интересует не историческое, а эмоционально-чувственное восприятие эпохи. Поэтому когда режиссер переходит на язык метафор, фильм словно поднимается на новую высоту. Вот Довлатов вышел из редакции – попал в обычный питерский двор-колодец. Замкнутое пространство, на земле – листки от ненужных авторских рукописей, отданных в макулатуру. Ощущение такое, как будто только что бомбежка закончилась. Метафора? – да, и вполне прозрачная: такие кадры говорят о писательской жизни больше, чем бесконечные литературные споры, чем причитания Бродского, которого вытравливают из страны. Макулатура ценнее слова, написанного на ней, так чего ж вы еще хотели?! В этих кадрах есть что-то сюрреалистическое. Его еще больше в «парадных» сценах, когда по городу проезжают грузовики, везущие по частям какую-то огромную статую: отдельно голову, отдельно кисти рук… Город готовится к ноябрьским праздникам, да, но подобные «видения» наталкивают отнюдь не на веселые мысли (снова метафора, и снова кристально прозрачная). Это, скорее, какой-то дурной сон, который мы и видим-то через молочно-белый туман. Кстати, стилистически такие кадры очень близки к сценам реальных снов, которые видит Довлатов: о его возвращении в лагеря, о встрече с Брежневым и так далее. Думаю, что это дает нам право трактовать работу Германа как своего рода сон о 70-х. И сложно сказать, чего больше в этом сне: трагедии или жизненной силы. Довлатов улыбается, да, но у человека пишущего, радужные финальные титры вызывают, скорее, ужас. А утешительные причитания «Все будет хорошо, у тебя будет счастливая жизнь» уж слишком сильно напоминает финальный монолог Ольги из «Трех сестер», когда всем уже ясно, что чуда не будет. И вот еще что. Может показаться, «Довлатов» появился как-то не вовремя. У нас ведь сегодня мода на ностальгию: мы приучены рассматривать наше прошлое со «слезами умиления» на глазах. Никому не нужен «слепок с эпохи» – всем нужно ретро. Смеющиеся девушки с высокими прическами и пышными юбками, яркие краски, бойкие песни. Но ностальгических ноток у Германа нет, как нет и ретро. Зато есть конфликт между «умными» чиновниками от искусства, знающими, что и как нужно писать, и «глупыми» художниками, которые почему-то именно так писать и не могут. И вот с этой точки зрения, «Довлатов» актуален как никогда. «Оптимизм сегодня в цене, – говорил полтора века назад Салтыков-Щедрин. – Со страниц газет от нас требуют: да ликуйте уже, наконец!». Обязательным был такой оптимизм и в советское время. Катастрофически быстро растет он в цене и сейчас. Просьбы «не нагнетать и во всем видеть светлые стороны» уже не вызывают недоумение, как несколько лет назад, а постепенно превращаются в норму. А значит, конфликт между «правильным» искусством и «неправильным» будет только расти. Так что, по факту, Герман снял очень злободневное кино, да. «Довлатов» выходит в экспериментально короткий покат: в кино его можно будет поймать лишь с 1 по 4 марта. Вера Аленушкина

Кино-театр

Кино-театр

Музеи и выставки

Коллекционирование/Арт-рынок