Директор Пермского музея современного искусства: «Пермский культурный проект – один из самых сильных экспериментов в стране»

<h2>Десять лет назад в Перми началась культурная революция. О том, как это было и что это дало городу, рассказала одна из ее знаковых фигур – искусствовед Наиля Аллахвердиева, директор Пермского музея современного искусства (PERMM).</h2> - Из Вашего кабинета, Наиля, открывается потрясающий вид! Как будто мы и не в промышленной Перми… - Да, по сути это такой городской рай. Оазис в центре города. Пермь – большая и протяженная. Мы находимся, с одной стороны, в исторической зоне, которая называется Мотовилиха. Когда-то это был отдельный город, и только после войны его присоединили к Перми. Мотовилиха всегда была рабочей и самой политически активной территорией города, именно здесь находится площадь Восстания, названная так в честь большой стачки рабочих на волне первой русской революции. А с другой стороны – овраг, долина реки Егошихи. Река разрезает город и втекает в Каму. Здесь красиво все четыре сезона. Такой сумасшедший природный космос, на который смотрят посетители нашего музея. По сути мой кабинет выполняет функцию шоу-рума вот этого фантастического вида. Здесь возникает понимание ценности этой визуальной перспективы и вообще того, что такое Пермь. - И что же это? - Пермь – это прекрасная пустота, обрамленная некрасивым городом. Пустота Перми – только отчасти метафора, здесь само пространство ее генерирует. Это и гигантское зеркало Камы, в центре города оно достигает почти тысячи метров, и долины малых рек, природные оазисы, разрезающие город, и пустоты городской застройки. Город продолжает оставаться некрасивым, никак не может перестроить свою матрицу «градостроительного ада», где каждый новый архитектурный шаг, только усиливает общую энтропию и все попытки его изменить пока не очень успешны. - Одна из таких попыток – Пермская культурная революция, десятилетие которой – в нынешнем году. Что с вашей революцией сегодня: заглохла или как в той песне: «есть у революции начало, нет у революции конца»? - Я думаю, жива надежда на реинкарнацию этого проекта. Мы и существуем во многом благодаря энергии того периода. Пермский культурный проект – один из самых сильных экспериментов в стране, а может быть, и в мире, если оценивать эффекты, которые он генерировал. Был дан мощный импульс, и он полностью изменил городскую культурную матрицу. Идеи, получившие здесь свое развитие, возникли на пересечении разных процессов, но как будто из пустоты, для них не было предпосылок. И когда критики и культурологи пытаются рефлектировать: что же было предпосылкой, то в конечном итоге всё почему-то упирается в пермскую пустоту, в готовность этой территории принимать новое. Пермь приняла инновации, не отторгла прививку современным искусством. Наш город часто сравнивали с Екатеринбургом, утверждали, что Екатеринбург все это оттолкнул бы сразу, там бы это не развилось, не прижилось. - Почему? - А там энергии и агрессии больше. Конкуренция сильнее. Какая-то локальная самость выше. И поэтому такой поток варягов, который пережила Пермь, условный Екатеринбург точно бы не принял на уровне элит, там все большие проекты созданы местными. И у нас конфликты случались серьезные, но в целом Пермь более толерантный город, люди спокойнее, другой темп, другая энергия. Я вообще переживаю Пермь как такое огромное чрево, которое позволяет чему-то прекрасному вызреть и окрепнуть. Это почти материнское доверие к созревающему плоду и привело к тому, что в Перми появился и PERMM, и Дягилевский фестиваль, и много еще чего. Здесь никогда не было бурного развития современного искусства, но вдруг возник один из самых амбициозных музеев в стране. Активизировалась театральная жизнь, музыкальная среда, все и сразу начало разворачиваться. - Вас можно считать «бабушкой культурной революции». Как она проходила? - Я появилась здесь в 2010 году, через год после старта. Энергия была такая, что можно было спокойно назвать Пермь русским Нью-Йорком! Сюда тянулись лучшие люди сначала страны, а потом мира. К примеру, Юрген Майер, архитектор с мировым именем, прилетел в Пермь, минуя Москву, потому что Пермь создавала образ города-мечты всех творческих людей. И таких историй я знаю немало. К нам приехал продюсер Эдуард Бояков, тогда еще он был на «светлой стороне», любил современное искусство и сам был олицетворением современности. Он открыл пространство новой драматургии – «Сцену-Молот». Фестиваль театра и кино о современности «Текстура» был культовым событием. Многим хотелось здесь оказаться… Главное достоинство Перми заключалось в коротких дистанциях от одной культурной инициативы до другой. Находясь в пространстве современного искусства Москвы и Петербурга, вы могли никогда не влиться в пространство современного театра и кинематографа или современной оперной музыки. А здесь все оказалось очень близко, и в итоге происходило невероятное перемешивание аудиторий, профессиональных сообществ, экспертных групп. Человек вдруг оказывался внутри межпрофессиональной коммуникации. Начали осуществляться просто сумасшедшие замыслы! Все время наращивался темп и конкуренция культурных проектов. Идея была в том, чтобы создать модель, при которой культурная столица – это город, который живет культурой круглый год, с утра до вечера. В один день у нас могло происходить несколько событий, которые усиливали ощущение безумного драйва! В прицеле на годовой цикл был придуман проект «Белые ночи» – это такой фестивальный городок, модельное пространство города в формате культурной столицы. Проект убедил даже самых упертых скептиков. Но поменялась власть, и после пяти бурных лет пошла реакция, случился демонтаж культурной революции. Конечно, люди сохранили память о процессе, сохранили впечатления. - Какие-то проекты заглохли, туманно будущее Дягилевского фестиваля после того, как в этом году Пермь покинул Теодор Курентзис и его оркестр, но продолжает работу ваш музей. И на днях буквально Вас назначили его директором, объединив хозяйственные и творческие функции в одних руках. А до этого, как я знаю, несколько лет Вы были арт-директором PERMM… - Нет, сперва я руководила здесь паблик-арт программой. Занималась различными стратегическими проектами, связанными с брендингом и городской средой. Вообще в Пермь меня пригласил Марат Гельман. Это была большая профессиональная школа, я многому научилась у него – и как надо делать и как не надо. Когда же Марата из музея уволили, у нас началось системное падение. Музей начал деградировать очень быстро – репутационно, информационно, энергетически. - Музей возник в здании Речного вокзала. Что заставило покинуть это место? - Его признали аварийным. Здание действительно ветшало и только благодаря созданию в нем музея не рухнуло окончательно. Обогревая его, в буквальном смысле этого слова, мы сильно замедлили процесс разрушения, а вот крыло, не занятое музеем, за это же время превратилось в руину. Никаких иллюзий относительно будущего PERMM без Марата у меня не было. Казалось, что музей завершил свой путь, и все, о чем я мечтала – чтобы это завершение было значительным, чтобы последний проект на Речном вокзале был таким же ярким как первый, чтобы финал был гордым. И я его сделала. Проект назывался «Транзитная зона», он был посвящен этому тревожному состоянию, переезду в никуда, в неизвестность, в туманное будущее. Это была гигантская уличная выставка. Первая большая выставка уличного искусства в России, которая в контексте драматической истории PERMM, стала оммажем музею, музейным стенам, осмысляла их как ценность, как эфемерную и уязвимую оболочку. Важно, что выставка продолжала работать даже когда шла подготовка к переезду, упакованные в контейнеры экспонаты коллекции размещались прямо в залах, что усиливало эффект транзитности. Успех и резонанс выставки был таким, что весь город пришел поддержать и музей, и меня, и художников. На фоне этого успеха, у меня возникла конструктивная коммуникация с министерством культуры, и через пару месяцев они предложили мне стать арт-директором. Для меня это был, конечно, огромный вызов и ответственность – вытащить музей из кризиса казалось непростой задачей. Тем более, что вместо планов по реконструкции по проекту архитектурного бюро «Меганом», великого проекта адаптации Речного вокзала под музей современного искусства, перед нами встала задача выживания. Так как в Перми поменялась власть, новый губернатор принял решение восстанавливать здание Речного вокзала не под музей, а под офисное использование. А потом там решили разместить выставку «Россия – моя история», и таким образом надежда на то, что мы вернемся обратно, рассеялась. Мы остались жить на бульваре Гагарина, 24. - А сюда музей пришел временно? - Да, временное поселение, мы арендуем это здание целиком. Раньше здесь был торговый центр, стояли холодильники и стиральные машины. Здание необычной конфигурации, у него довольно странный внешний вид: он выглядит как заурядный торговый центр, что настораживает зрителей. Но оказываясь внутри, они расслабляются, нам удалось создать образ полноценного музейного пространства. Поскольку это арендованное помещение, мы не можем в нем радикально ничего менять. Поэтому остался зеркальный пол на двух этажах, такая магазинная «роскошь». Но зато мы зашили полностью стены, изменили зонирование и обнажили потолки, и они у нас хоть и технические, но непротивные, живые. - Революция – она же не только вашего музея или оперного театра касалась… - Да, она шла по всем направлениям. И возник такой феномен, который некоторые методологи называют «система образцов и противоречий». Очень резко были подняты стандарты качества в области культуры, а дальше стали видимы разрывы инфраструктуры гостеприимства, качества городской среды, и так далее. - То есть, выдающийся дирижер Курентзис в городе был, а гостиницы или ресторана подобного класса нет? - И стало понятно, что… ну невозможно! Тут у нас шедевры мирового уровня – в музыке, театре, изобразительном искусстве, а в городе некомфортно. Поэтому был создан Пермский центр развития дизайна (ПЦРД). Тоже уникальный проект, который в итоге не сохранился. Его миссия заключалась в том, чтобы быть ответственным заказчиком в области дизайна по отношению к муниципальной и краевой власти. То есть лишить чиновников возможности вообще принимать решения в области дизайна. Неважно – это таблички на фасадах с номерами домов, грамота губернатора или брендбук территории. Центр развития дизайна должен был ответственно формулировать технические задания, совершать отбор и постепенно стать базовым консультантом – сначала города, а потом и региона в вопросах дизайна. Кроме музея, я работала еще параллельно в ПЦРД, где руководила направлением «Городская среда». Именно ПЦРД принадлежит инновация, связанная с разработкой модельных городских правил. Впервые в стране! Как это было: Артемий Лебедев придумал логотип Перми, потом Илья Рудерман разработал пермский шрифт (Permian Typefaces), специально для использования в городской навигации, местный дизайнер Артем Шитов под руководством Эркена Кагарова создал концепцию городской двуязычной навигации в виде табличек, указателей, карт. И все это вместе объединили модельные правила как систему стандартов в сфере городской навигации. Мы находились в шаге от внедрения этого всего. Обычно Москва являлась лидером прогрессивных начинаний, но в этот период именно Пермь была на передовой. Но дальше это все благополучно положили на полку. Модельные правила так и не были приняты. И поэтому таблички у нас на домах останутся синими, набранными шрифтом Arial. Как везде. Хотя очень много усилий было на это положено. Но в целом мы, конечно, сильно подняли уровень дизайна в городе, особенно в области графического дизайна и тут надо тоже понять, как работал этот механизм. По сути, крупнейшими заказчиками в области визуальной идентификации были вот эти большие культурные проекты. Они заказывали новые, продвинутые визуальные концепции. Это все попадало в городскую среду, в итоге ее качество изменилось и потянуло за собой поддержку локальных дизайн-студий. А еще появились уникальные образовательные проекты, такие как школа дизайна «Точка». Обычная общеобразовательная школа перепрофилировалась в школу дизайна и то, что делают там дети, это просто фантастика!.. И вот такие вещи, они, как самоцветы, разбросаны по городу, но пока не объединены новой концепцией, общей стратегией. Потому что есть попытки и желание реинкарнации культурной революции, но не хватает содержательных целей и амбиций. - Извините, но спрошу в лоб: в итоге-то Пермь стала культурной столицей? - Это очень сложный вопрос, потому что, когда мы начинали, мы были в особой ситуации, вне конкуренции. И, если сравнивать со всем культурным полем страны того периода, то действительно были в фарватере, формировали тренд, хотя он был неоригинальный – это же европейская идея. Но в Перми она была осмыслена по-другому. Сейчас многие пермские инициативы двигаются в другие города. И мы сами сейчас плохо конкурируем с той Пермью, которая была пять лет назад. Вот в чем проблема. Нынешний уровень наших проектов уже не вызовет той эйфории, потому что есть с чем сравнивать. - Сейчас у пермской культурной революции есть лидер? - Нет. Есть культурный процесс, есть разного рода активности, где много разных лидеров. Но мало смысловых осей, вокруг которых можно было бы консолидироваться. В отсутствии четких целей культурной политики каждый сам становится политиком и определяет свой горизонт ценностей, поэтому культурная революция сейчас у каждого своя... Влад Васюхин

Коллекционирование/Арт-рынок

Государство и культура

Коллекционирование/Арт-рынок

Коллекционирование/Арт-рынок