Изменилось и мышление людей, и сама форма монумента противоречит современному этому мышлению. Ведь принцип доминирования над территорией по принципу «я самый сильный или самый умный», что неизбежно в случае монументальной скульптуры, сейчас кажется архаичным.
Большее значение, конечно, имеют не скульптуры, а фантомы исторических личностей. В головах у наших современников пляшут одновременно Колчак, Маннергейм, Сталин, Дзержинский. И всем без остановки ставят памятники. Эти арт-объекты начинают воевать уже друг с другом. Потому что никакого пространства для диалога они не создают и создать не могут, поскольку их прототипы являлись антагонистами.
Большинство арт-объектов обрастают своей историей и начинают жить отдельной от своих прототипов жизнью. Так произошло и с памятником Дзержинскому. Его свергали, в Музеоне он лежал какое-то время, как поверженный демон. А потом его поставили, отмыли. И теперь он — главная «Джоконда» Музеона. Американцы в свое время хотели купить этот арт-объект. Но музей отказал, решив, что такое «чудо» надо оставить себе. Сейчас убрать Железного Феликса из Музеона — значит, лишить этот музей главного шедевра. Скульптура прекрасно вписалась в его пространство, потому что сам памятник — доминантный, и поэтому он любую территорию будет контролировать, куда его ни поставь.
Что касается самого арт-объекта, я считаю, что он наряду с памятником Маяковскому в исполнении Кибальникова — последние серьезные скульптурные решения в истории отношений «площадь и монумент».
Скажем, памятник Юрию Долгорукому — ну, не вдохновляет он совсем. Не решает никаких стратегических задач. Хотя с одной справляется — никому не мешать. А такие памятники неинтересны. Памятник-то должен каким-то образом организовать пространство.
И скульптура Железного Феликса это делала. Появилась она в 1958-м, когда Москва окончательно стала высотным городом, и нужно было
привнести в него человеческое измерение. В этот же год на площади Маяковского (сейчас — Триумфальная) устанавливают памятник поэту.
Эти памятники давали ощущение: я шагаю по городу, я такой большой! Они призваны усилить значимость человека, по большому счету.
Железный Феликс предстает аскетом, стоящим в простой шинели, открытый всем ветрам. Активное круговое движение транспорта, которое там было изначально, сообщало ему дополнительную энергию. Скульптура интересно соотносилась и со зданием Лубянки, и с площадью, которая уже росла вверх.
И, конечно, в этом памятнике была заложена идея, которая сейчас не считывается. Это возвращение к романтическому идеалу революции 20-х годов. Органы безопасности как бы говорили: мы очистились. Вообще, вся история этого института — это бесконечная чистка. Ежов чистит Ягоду, Берия чистит Ежова. А дальше — «оттепель», уже шеф КГБ чистит бериевцев. К концу 50-х годов было уволено несколько тысяч сотрудников.
Так получилось, что на Дзержинского навесили все смерти эпохи гражданской войны, и что еще более странно — он стал символом репрессий 1937 года, хотя умер в 1926 году. Но это несправедливо. Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, которую возглавил Феликс Дзержинский, возникла в декабре 1917-го. И возникла она, когда страна была в полной анархии, шла гражданская война, в январе 1918 года к ней присоединилась еще и интервенция.
Да, Дзержинский имел отношение к красному террору, но стоит помнить и о белом терроре, куда более жестоком, однако это не мешает сейчас ставить памятники Колчаку, который был еще тем палачом. Интересно, что у Сарры Лебедевой, которая лепила Дзержинского с натуры еще в 1925 году, получился какой-то «Рерих». Основатель органов безопасности вышел скорее религиозным фанатиком, подвижником, а не рыцарем. Поэтому памятник так и не был создан.
У советской скульптуры была «добавочная стоимость» — она должна была наполнять человека, придавать ему энергию. Все-таки люди, которые совершали большие дела — стройки, войны выигрывали, побеждали — у них в голове сидела скульптура «Рабочий и Колхозница». И она давала силы. Правда, до определенного момента — пока люди себя с ними соотносили. А когда ты видишь современные образы — измордованного штрафника, например, что что ты можешь сделать? Прилечь и умереть.
Сейчас изменилась в принципе вообще проблематика скульптуры. Она демонстрирует, на мой взгляд, ущербность, инвалидность, маргинальность человека. Но и человек сейчас иначе себя чувствует.
Я думаю, что в Музеоне неплохое собрание образовалось. Но его надо усилить. Потому что в иностранных путеводителях этот музей описан как парк советских скульптур. И посетители испытывают разочарование от того, что по сути этот парк — свалочка. Нужно сделать именно экспозицию советских памятников, тем более, что их осталось просто куча. Ну, и главным экспонатом, конечно, стал бы монумент Дзержинскому.
Это хорошая скульптура, а Вучетич — выдающийся скульптор. Его усадьба когда-нибудь, думаю, станет музеем. Это будет интересное место, учитывая то, что там создавались знаменитые монументы: Родина-Мать, Воин-Освободитель. Сейчас, кстати, модель Воина-Освободителя стоит на выставке Рафаэля как отражение Сикстинской Мадонны. И это никого не возмущает, наоборот — считают интересным.
Городская скульптура же не изменится. Это такое поле, которое уже давно поделено между группой скульпторов определенной направленности. Достаточно сказать, что в Москве практически нет ни одной модернистской скульптуры. Хотя в столице много спальных районов, их жесткая геометрия требует более лаконичных форм, а не монструозной бронзы.
А вообще, если мы хотим увидеть интересную скульптуру, надо начинать с архитектуры. Потому что именно она определяет характер памятников. Поскольку наша архитектура такая... компромиссная, то, соответственно, она и не тянет за собой скульптуру.
Кирилл Светляков – куратор выставок, искусствовед
2024 Все права защищены
