— Валерий, в издательстве «Лимбус Пресс» вышла ваша новая книга. Название одного из рассказов — «Пересечение» — дало название всей книге. У вас какое-то особое отношение к этому тексту?
— Эта книга частично выкристаллизовалась из прошлых книг, частично состоит из новых текстов. В ней всё пересекается. Старые тексты и новые. Детство и зрелость, горы и равнины, село и город, живые и мертвые, придуманные тексты и автобиографические, проза и жанровая литература. Рассказ «Пересечение» — один из самых любимых. Я написал его на кнопочном телефоне, слушая по кругу композицию You Got Me группы The Roots. Важный для меня текст. Ко всему прочему он расположился в самой сердцевине цикла рассказов, как своего рода ось. Как-то так всё и пересеклось.
— Вашу книгу искала на полке современной отечественной прозы, но ее там не оказалось, а оказалась она на полке «Петербургские писатели». Вы считаете себя петербургским писателем? Вообще, в писательской среде есть это разделение — московские и петербургские писатели, например?
— Я как-то не задумывался над тем, петербургский я автор или нет. Если смотреть из Хабаровска, то, наверное, да, а если из Петербурга, то уже и не совсем. Возможно, это деление — петербургский/московский автор — существует чисто условно, но вполне вероятно кто-то очень серьезно озабочен этим разделением. Писателей в России много, даже писательских союзов в России очень много, и у каждого писателя может быть своё представление о литературе, своя классификация писателей, текстов, стилей, своя иерархия, своя, в конце концов, внутренняя родина. Полочки не только в книжном, но и в головах. Можно классифицировать писателей, например, по национальной принадлежности: кто еврей, а кто притворяется евреем, а кто вообще антисемит; или по премиям — кому дали за плохой роман, а кого прокатили с хорошим; можно и по порокам: писатель N пьяница, но честный человек, а писатель X трезвенник, но сволочь редкая; или по тому, на что способен ради карьеры один литератор и не способен другой, ну и по географии тоже можно, отчего же нет. Тем более «Петербургская текст» — это ещё такой стилистический маркер, позволяющий нам обозначить прозу писателя N — образцом петербургской прозы, а прозу писателя X — образцом не петербургской.
— Мне представляется, что, возможно, причина отнесения вас к петербургским кроется как раз в стиле и темах, потому что влияние «желтого Петербурга» ощутимо. Предложите мне назвать одно слово, которое приходит в голову после прочтения Айрапетяна, я скажу «смерть». Ведь как живет нормальный петербуржец — это человек, который ходит и постоянно думает о смерти, потому что как иначе — зимой может на голову внезапно упасть сосуля, а летом — например, лепнина. И вот он идет, этот простуженный и нервный человек и бормочет себе под нос «Тварь ли я дрожащая..» и так далее. «Пересечение» опять же, пересечение черты, за которой понятно что... В общем, это вопрос о том, повлиял ли Петербург на вас в какой-то мере? Вы любите этот город?
— Посмотрите на мои черные круги под глазами, автор с такими «фонарями» просто обязан исследовать тему смерти (смеется). Что касается влияния города. Когда приехал в Петербург, мне было девятнадцать лет, я уже был достаточно сформированным человеком, в том числе и эстетически. Поэтому в каких-то фундаментальных вещах город меня не изменил; я вообще мало изменился со своих пяти лет. Но в Петербурге живу большую часть жизни, а на человека влияет всякое место, в котором он пребывает, и уж такое, как Петербург — нашпигованное символами, знаками, метафизическими слоями, фасадами, текстами, ярчайшими историческими персоналиями и ключевыми, мирового значения, событиями, — не повлиять не могло, конечно же. В Петербурге даже бездомные собаки другие, более ранимые что ли. Нет в них того зверского компонента, при наличии которого — от одного песьего взгляда холодок по позвонкам бежит. В чём-то невыразимом, но всегда заметном, Петербург меняет людей. Какие-то отметины, штришки, пара слов — и понимаешь — из Питера человек, свой. Поэтому да, повлиял и влияет, и на сознание и на всё, что из этого сознания проистекает. О любви к городу... Мы приехали в Петербург в непростое для страны и для моей семьи время. Приходилось выживать, искать ночлег, еду, подработки. И первые два года никак не мог понять, как можно любить этот сырой, равнодушный, мертвенно-бледный город, где часто встречаются спешащие одиночки что-то бормочущие себе под нос. А потом как-то вдруг полюбил Петербург, сросся с ним, и даже стал ловить себя на том, что иду и разговариваю сам с собой… (смеется). Сейчас Петербург для меня – лучший город на земле.
— Вы недавно сказали, что ряд классических литературных жанров, вероятно, будут забыты. Как вы оцениваете этот процесс, и какова судьба бумажной книги, на ваш взгляд?
— Да, скорее всего жанры литературы будут трансформированы. Все-таки скорости и способы передачи информации меняются, а жанр тоже есть, по сути, способ, форма передачи информации. Мы стремительно влетели в цифровой мир с нецифровым сознанием, и пока еще не знаем, чем это обернется. Но то, что впереди нас ждут большие коренные преобразования – не оставляет сомнений. Даже футурологи и писатели-фантасты не в силах обрисовать будущее хотя бы на 50-70 лет вперед – так быстро меняется мир. Трансформация жанров хорошо заметна уже сейчас. То, что еще тридцать лет назад в редакции литературного журнала сочли бы неоформленным, клочковатым и неоправданно большим текстом, сейчас принято называть романом, издавать в виде толстой книги и номинировать ее на конкурсы и премии. Жанр рассказа тоже вытесняется заметкой в соцсети, зарисовкой, пересказом, анекдотом, эссе и т.д. Повесть, пожалуй, самый заброшенный и увядающий жанр, увы. А ведь именно повесть способна глубоко и ярко рассказать о значимом, не тратя лишних слов. Но нынешним издательствам невыгодно издавать повесть брошюрой в 50-100 страниц, как это делали в СССР, и писатели, чтобы их издавали, расписывают то, что вполне можно выразить объемом повести или даже рассказа, до романа на 600-900 страниц и думают, что положили на лопатки Толстого. Успокаивает, что сегодня в России все же есть сильные писатели-романисты, пишущие романы, а не рассказы на полтысячи страниц. Но это работает инерция прежних времен. Поэтому и смерть романа тоже неминуема. А бумажная книга останется, потому что это красиво, это хорошо пахнет, приятно шуршит и даже может органично вписаться в интерьер квартиры какого-нибудь успешного менеджера. Свечи ведь никуда не исчезли после изобретения электроламп…
— Есть ли в нашей стране условия для справедливой конкуренции на книжном рынке?
— Само понятие конкуренции плохо сочетается с понятием справедливости. Конкуренция — это матрица выживания в мире диких животных, наложенная капитализмом на общество людей. Но раз к слову «книжный» вы приставили слово «рынок», то, стало быть, и о конкуренции можно поговорить. Выше я уже отметил, что издательства заинтересованы в выпуске романов. Отсюда делаем вывод, что жанры рассказа и повести (даже не заикаюсь о стихах) ныне не конкурентоспособны. Вот вам первое условие для успешной конкуренции и заодно совет начинающим авторам – пишите большие тексты. Второе условие – стремитесь к медийности. Выражайте свое мнение по всякому поводу, ходите на ток-шоу, ругайте всё украинское и западное, если вы правильный патриот, или всё русское, если вы западник и бандеровская сволочь. Когда появится возможность сделать селфи с Малаховым или Соловьевым, считайте, что вы состоялись как человек, бросайте литературу и скорее уходите в политику. Посмотрите, что стало с телевидением и ток-шоу, от которых тянет блевать даже обывателя. Писатели охотно их посещают и громко изображают из себя озабоченных обсуждаемой повесткой клоунов. Всё для того, чтобы быть на виду. Есть, правда, несколько немедийных, не имеющих даже аккаунтов в соцсетях, но широко издаваемых и экранизируемых авторов, но они в меньшинстве. Чтобы автора охотно и многотиражно издавали, его должно быть везде много, громко слышно, желательно, чтобы имя его находилось в центре скандалов. Третье, не самое обязательное условие – быть необычайно талантливым художником, чьи книги с первой до последней страницы держат читателя в трепетном напряжении. И четвертое, очень важное в наше время, условие – умение создавать динамичный сюжет, такой, который бы сам просился стать кинофильмом. Вообще, есть два таланта – талант создавать и талант продавать, и если эти два таланта сошлись в одном человеке, то с большой вероятностью можно сказать, что этого человека, в нашем случае писателя, ждет успех.
— Насколько мне известно, основная ваша деятельность не связана с литературой. Одним сочинительством, наверное, сегодня сыт не будешь, если, конечно, ваше имя — как только что обсудили — не звучит из каждого утюга. Это вынужденная мера? Если бы у вас появилась возможность отказаться от других занятий, вы бы согласились или сознательно поддерживали бы «связь с реальностью», занимаясь другой профессией? Вас привлекает идея полного и бесповоротного погружения в мир вашего воображения? Или деятельность другого рода это как раз источник вашего вдохновения?
— Да, я уже двадцать лет занимаюсь лечебными массажами и гирудотерапией – ставлю пиявки. Вынужденной мерой эту деятельность можно назвать, если только исходить из того, что я занимаюсь ею, потому что люблю и хорошо умею делать данную работу. Я задавался вопросом – бросил бы я медицину, если бы, например, на меня свалились большие деньги – и понимал, что нет, не бросил бы. Да, это тяжелый и травматичный физический труд, но он приносит много радости людям и мне тоже. Никогда и ни при каких обстоятельствах не чувствую себя так легко, радостно и расслабленно, как после четырех проведенных сеансов массажа. Это хорошая и полезная работа. Было бы здоровье. Я никогда не работал в офисе и очень надеюсь, что не придется. У меня нет начальников и подчиненных, я сам формирую свой график и нахожусь в добрых отношениях со своими пациентами, более того, люблю их, иначе это стало бы разрушать меня и людей, с которыми работаю. По природе своей я кинестетик с развитыми навыками коммуникации, так что работа, можно сказать, нашла меня сама. Ко всему прочему профессия массажиста дает огромный опыт общения, наблюдения, погружения в мир другого человека, я слышал тысячи интереснейших историй, встретил сотню ярких типажей, сотни людей искренне благодарили меня за помощь, — разве это не прекрасно? Полностью и бесповоротно погрузиться в мир своего воображения – я бы не хотел, это ведь чистой воды сумасшествие, – вам мало, что я иногда разговариваю сам с собой?! (смеется). А вот идея уделять больше времени работе с воображением и написанию текстов, меня бесспорно привлекает. Вдохновляет меня как раз свободное время и возможность приступить к работе над новым текстом. Вдохновение идет от труда, это уже отработанный механизм. Садишься писать, полчаса тупишь в экран, потом появляется слово, связка слов, предложение, абзац и вот уже пролетело четыре часа и написана половина рассказа.
— Рассказ «Паранойя» — один из новых текстов, вошедших в сборник. Мне показалось, что ваше отношение к героям в новом рассказе изменилось. В более ранних текстах вы сочувствуете своим героям, в новом вы как будто остаетесь в стороне, наблюдаете за ними, иногда просто зло иронизируете. С чем связана эта перемена? Возразите, если не согласны…
— Да, вы совершенно правы, это нетипичный для меня текст, там нет автобиографического материала и повествования от первого лица. Героев, ситуации и сюжетные коллизии пришлось выдумать. Захотелось написать такое — динамичную жанровую историю, в которой отдельные, не связанные на первый взгляд друг с другом люди, оказываются вовлечены в одну историю, которая как бы обещает счастье, но никого не делает счастливым. Паранойя в этом рассказе — это что-то вроде хронического, со временем только усугубляющегося невроза поиска денег, мыслей о деньгах, желания денег, — денег как аналога счастья и разрешения всех проблем. Невроз горожанина, которому внушили новые мысли: «Разбогатей или убейся о стену», «Стань успешным или умри», «Стань суперзвездой или сдохни» «Молитвы»-установки новейшего времени, которые распыляет глэм-капитализм, общество спектакля, постмодерн – называйте как угодно, суть явления одна: вместо стремления к взаимовыручке, служению друг другу и общему благу, людей стравливают, заставляют гнаться за артефактами, призванными подавить ближнего, встать над ним. Все эти «будь собой» и «не будь таким, как все» — есть не что иное, как вынесение за скобки всех, кроме себя любимого. Эдакое расчеловечение человечества. Понятно, что следуя таким наставлениям, человек может разбогатеть, но не может стать счастливым. Зато потом, разочаровавшись, можно громко заявить, что всё лишено смысла и смело уйти в запой (смеется).
— Цель вашего творчества. Что это — исследование себя, другого, бегство из этого мира, поиск свободы, счастья, зависимость? Ваш вариант?
— Мне видится, что у творчества нет какой-то цели, кроме самого акта творения. В моём случае – это просто иногда происходит: сажусь и пишу текст. Когда текст складывается и сам себя гонит вперед – приходит наслаждение процессом, растворение в нем. Когда же стопорится, напротив, появляется напряжение, раздражение, чёс, до тех пор, пока слова снова не побегут вперед без оглядки. Наивно полагать, что создание текста, картины, музыкального произведения имеет смысл для кого бы то ни было, кроме тебя самого. Если бы Чехов никогда не родился, мир стал бы, конечно, скучнее, но в целом остался таким же. Даже если твоим творением восхищаются, хлопают тебя по плечу и всячески подпитывают твое эго, надо понимать, что это секундная отдача, что жизнь вернет человека к его собственным проблемам сразу после того, как он исторгнет из себя все восторги. Следует всегда держать в голове, что самые страшные преступления человечество совершило после того, как прочитало Толстого, Достоевского, Чехова, Диккенса, Мопассана – больших мастеров, чьи книги должны были нас возвысить, сделать добрее. Две мировые войны, — это сто миллионов смертей, — были развязаны самыми культурными, начитанными, утонченными людьми своего времени – европейской аристократией и интеллигенцией. С другой стороны, без искусства человечество, конечно же, не погибнет как вид, но будет ли это человечество человеческим — большой вопрос. Представьте себе мир, сплошь состоящий из эффективных менеджеров, активистов, потребителей и видеоблогеров. Не знаю как вы, а я ничего более страшного и омерзительного не могу себе представить. Пойду, пожалуй, закажу вина…
Анна Люшакова
2024 Все права защищены
