Пушкинист Джулиан Генри Лоуэнфельд: «Надо снимать с себя кожу, тогда ты почувствуешь душу автора»

<h2>Пушкинист, лучший англоязычный переводчик Александра Пушкина Джулиан Генри Лоуэнфельд представил в Москве и Санкт-Петербурге пьесу «Благодарение». Корреспондент «Культуромании» поговорил с драматургом о том, почему сюжет близок любому зрителю, почему так важно созидание и чем эта жизненная позиция была близка Пушкину.</h2> «Для меня Москва-река давно впадает в Гудзон, а Волга в Миссисипи, да и наоборот! И сердце мое чует, что скоро настанет день, воспетый Пушкиным, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся». И в этом нам поможет великий русский театр, с его исконным сердоболием, благородством и сердечным стремлением к духовному совершенству», - говорит Джулиан Генри Лоуэнфельд в своем предисловии к «Благодарению». Это первая его пьеса на русском языке, презентованная в России, в планах автора – поставить ее на большой сцене. В Санкт-Петербурге читка-спектакль прошла на Исторической сцене Музея-квартиры Александра Пушкина на Мойке. В Москве мы встретились с Джулианом Лоуэнфельдом и его пьесой в Доме-музее К. С. Станиславского в Леонтьевском переулке. Это кажется не случайностью, знаком. Джулиан Генри Лоуэнфельд отмечает, что для него очень ценно презентовать пьесу на сцене в этом старинном особняке. Актеры ощутили особый дух дома: сюда к Станиславскому приходили его друзья и ученики – артисты Московского Художественного театра Иван Москвин, Василий Качалов, Ольга Книппер-Чехова, Василий Лужский и другие. Именно на этой сцене репетировались «Мертвые души» Николая Гоголя, «Таланты и поклонники» Александра Островского, «Мольер» Михаила Булгакова, здесь Константин Сергеевич проводил репетиции и последнего своего спектакля «Тартюф» Мольера, который он ставил с Михаилом Кедровым. «Благодарение» не вызвало бы у великого театрального режиссера возгласа «Не верю!»: сюжет и подача – про настоящую жизнь. Казалось бы, само название «Благодарение» говорит нам о том, что пьеса несет в себе рождественскую атмосферу радости. Все действительно случается в День Благодарения, но реальность иная. 16-летний Гэйбриель, герой пьесы, - молодой человек с тонкой ранимой душой. Он видит и чувствует детали, на которые взрослые, его родные, только машут рукой. «Мамочка, смотри! Чудесный олень с огромными рогами! Такой красивый!», «Смотри, как розовеют ветки деревьев! Как они качаются на ветру, словно молятся!», «Бабушка, я влюблен!» - кричит своим родным Гэйби, но не может докричаться. Они не видят и не слышат его, разговаривая между собой, или раздраженно просят отстать. А всё же в пьесе много любви, тепла и нежности. Конфликт отцов и детей – действительно, вечно актуальная тема. Джулиан Лоуэнфельд берет выше: он говорит о потере чувствительности, о равнодушии между самыми близкими людьми. «Привычная нам фраза – «Чужая душа – потемки». А я говорю о том, что «родная душа – потемки»! Мы перестали быть чуткими к родным людям, не бережем их, хотя именно наша связь, наши родные – самое ценное в жизни», - говорит автор пьесы. - Джулиан, что для вас означает мысль «Родная душа – потемки»? - В Библии говорится: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Но как нам чтить тех, кто нас ранит? А ведь часто на невинном ребенке родители вымещают собственную обиду на своих же родителей. Так из поколения в поколение передается это отношения, порождая конфликты и несчастья. Но и до самобичевания нельзя доходить. Родители, безусловно, влияют на формирование личности своих детей, но имеют ли родители право ломать их личности? Я считаю, что нет. В пьесе есть монолог Алекса, отца семейства, адвоката, о поезде. Поезд убаюкивает, и появляется абсурдное ощущение счастья. Бог есть, просто смотри по-другому на свою жизнь, сделай что-то! Я с преклонением отношусь к Чехову, но все время крутится мысль: «Ну давай уже, купи этот билет в Москву!». Мне не хватает действия. Ледяные люди – необычные герои пьесы. Это образ из сна, который мне однажды приснился: люди, приходящие в The Metropolitan Opera, в мехах и бриллиантах, но во сне они серые, одинаковые, бесчувственные… Это образ равнодушных людей, которые идут мимо нас. «Может быть, этому человеку нужна помощь?» - «Да ну, он просто упал». А в США, в самой богатой стране мира, 2,5 миллиона бездомных, большой разрыв между богатыми и бедными. Нам не хватает внимания друг к другу. И чаще всего именно на самых близких, родных мы не стесняемся вымещать свое недовольство, раздражение, или равнодушны к ним, хотя внутри любим их. И это большая трагедия – привычка делать больно самым дорогим людям. - Вы сами – адвокат, из потомственной семьи юристов. Ваша пьеса автобиографична? - Нет, скорее, я есть понемногу в каждом из моих героев. Но театр – наиболее жестокoe из искусств: следуя истине, он неизбежно искажает правду. Мама была эталоном женской грации, пела, как ангел, была мягкой и веселой, была тончайшим искусствоведом и музыкантом. Папа - известный профессор права, он был советником двух президентов США, автором нескольких авторитетных учебников права, и (что намного важнее) честным и преданным человеком, а еще -страстным театралом! Каждую ночь, как бы он ни был занят, папа читал мне вслух в лицах с чутьем и глубиной «Илиаду», «Одиссею», произведения Шекспира, и даже «Сирано де Бержерака» – на французском, разумеется. Бабушка и дедушка водили меня в оперу и филармонию, и тоже всё время мне читали вслух: сказки братьев Гримм, Гауфа, Гофмана, пьесы Шиллера, стихи Гете и Гейне, и даже (на латыни) стихи Горация, Овидия. В нашем доме всегда-всегда была музыка. И бабушка с дедушкой, и мама с папой всегда жили в совете и любви. Именно благодаря родным я стал не только адвокатом – как они, конечно, больше всего всегда хотели – но, и (как они, конечно, больше всего всегда боялись) всё-таки поэтом. - Вы называете пьесу «Благодарение» американской комедией с русской душой. Почему? Ведь, скорее, это трагикомедия. - Все же в ней есть много моментов, которые смешат зрителя. Ну и потом, у Антона Павловича Чехова «Вишневый сад» тоже комедия. Хотя там, действительно, мало смешного. Скорее, жанр этот определен с иронией. Но как в жизни и в литературе без иронии? Это просто фарс. - Почему пьеса поставлена в виде мюзикла? Музыка помогает чувствовать. Помогает услышать слова. Например, мне всегда хочется, чтобы герои Чехова запели, а не говорили все время про сломанный градусник. Музыка дает шанс. В полной постановке предполагается хор, хореография, это еще больше обогатит подачу сюжета. - В чем близость американца и русского? Вы говорите, что сюжет пьесы понятен любому, и разницы между нами нет. - Я уже 6 лет живу в России и, действительно, не вижу разницы: все люди одинаковы. Я уже обрусевший, и даже поступаю, как русский. Например, то, что часы в подарок – к расставанию, это ведь русская примета. И этот момент есть в пьесе: бабушка дарит внуку Гэйбриелю часы, и ему страшно. Я не хочу чувствовать себя иностранцем. И хочу похвалить Россию: здесь я чувствую себя своим. Как-то в юности родители меня отправили в Англию на год на учебу. Но там я не чувствовал себя своим. Я люблю Англию, это великая, интеллигентная страна. Но как бы я ни знал свой родной язык, там я - не свой. А в России меня приняли. «Давай чайку попьем», «пойдем в гости»… русские умеют тепло встречать и тепло провожать. Русские, да и иностранцы, привыкли думать о России плохо: что тут сплошной «Левиафан» и «Нелюбовь», все жестоко, плохо, тяжело. У русских даже принято сгущать краски. Да и русская литература такая: все сплошное страдание и все кончается плохо. А я мыслю как Пушкин: «Да здравствует солнце, Да скроется тьма!» Я - ребенок Пушкина. Я с ним живу. А с кем поведешься, с тем и наберешься. Действительность – это то, что делаем мы сами. Не жалуйся, делай что-нибудь: пиши, строй, твори, меняй! - А как вы познакомились с Пушкиным? - Мои дедушка, дядя, отец были юристами. Мне кажется, когда я родился, уже было написано: «Родился Джулиан Генри Лоуэнфельд, адвокат». Учась на юрфаке, я заинтересовался Пушкиным. Но все мне говорили: «Ты хочешь пойти по миру? Какая поэзия?! Надо быть юристом». Папа сказал: «А-а, Пушкин? Это который либреттист Чайковского?». Родные долго думали, что мое увлечение Пушкиным и Россией временно. Но это моя миссия. Я чувствую, что я здесь нужен. А еще все говорили, что Пушкина невозможно перевести. Но это значит, что как будто Пушкина нет! Лист падает в лесу, и если этого никто не видел, значит, листика нет! Я начал изучать и переводить Пушкина в ярости, из противоречия – чтобы доказать, что такого не должно быть! Я не устаю благодарить свою учительницу, наставницу, знаменитого пушкиноведа Надежду Брагинскую, которая осуществила огромную работу для того, чтобы я стал знатоком Пушкина. Мы с ней познакомились случайно и при забавных обстоятельствах, потом она останавливалась у меня в доме в США, гостила. Так она стала моей второй мамой. Я шутил: «Я ее уматерил». Я вообще люблю каламбурить и в русском языке я ощущаю эту игру слов. Надежде Брагинской я посвятил песню «Надо понимать», которая звучит в пьесе «Благодарение». - Сразу ли получилось перевести Александра Пушкина с сохранением его ритмики или пришлось побороться? - Есть довольно сухой перевод «Маленьких Трагедий» Пушкина, сделанный Владимиром Набоковым. Но он подходит разве что для докторских диссертаций, играть их невозможно. Что такое Пушкин без стихов? Это все равно, что Бах на словах. И вот как-то я начал переводить «Маленькие трагедии». Первая сцена «Скупого рыцаря» - про деньги, про власть денег – давалась очень тяжело. Я боролся месяц. И самое ужасное, что я в итоге забыл свои рукописи в нью-йоркском такси! Я обзвонил все полицейские участки, но бумаги не нашлись. К этому добавились и другие удары судьбы. И тогда я в отчаянии принял решение – бросить все и уехать куда-то, переключиться. Хоть на Таити – как Гоген. Может, и мне там повезет? Билет стоил безумно дорого. Перелет больше суток. Но я решился, и даже занял деньги. И вдруг я почти один в этом пятизвездочном отеле, а персонал заколачивает окна. «Мы ждем тайфун!» - сказали они мне. А улететь уже невозможно! Тайфун шел 2-3 дня. И все четыре «Маленькие трагедии» я перевел за эти три дня! Они просто лились, без всякого труда! Во мне ощущалась какая-то феерическая энергия. Когда ты переводишь, надо перевоплотиться в автора. И тогда все получается. Это было в 2010 году. - Творчество каких поэтов вам так же близко? - Я перевожу Маяковского, Мандельштама, Ахматову, Есенина… Люблю Тургенева, его стихи в прозе. А еще, конечно, это Данте, Петрарка, Гете, Гейне… Я брожу по ощущениям, по странам… Надеюсь в скором времени издать сборник. - Вы стали первым иностранцем, кто был удостоен петербургской литературно-художественной премии «Петрополь». - Я начал работать с творчеством Пушкина раньше, первое его стихотворение я перевел в 2003 году. Тогда моя наставница Надежда Брагинская узнала об этом и была, можно сказать, возмущена: как я посмел прикоснуться к великому Пушкину?! И я начал продолжать делать это тайно. До тех пор, пока не набралась книга. И тогда я подумал, что нужна еще и биография Александра Пушкина, ведь его жизнь – она сама произведение искусства. Так появилась книга «Мой талисман: поэзия и жизнь А.С. Пушкина», за которую я получил премию «Петрополь». А в июне этого года президент России Владимир Путин предоставил мне гражданство России, чем я очень горжусь. - А как в США воспринимают творчество Пушкина? - Там все оценивают деньгами. «А сколько премий у Пушкина?», - спрашивали меня. «Столько же, сколько у Шекспира!» - говорил я. В США я чувствовал все большее одиночество и отчуждение. Там невозможно думать о чем-то еще, кроме заработка, денег. А тут, в России, есть душа. Я люблю и Москву, и провинцию. Я люблю Москву – здесь много динамизма, здесь люди стремятся к целям и достигают их. Но я очень люблю и Нижегородскую область, и Псковщину. Есть шутка: почему в Ярославле все так душевно, почему там сохранена старина? А потому что, говорят, название этого города начинается на «Я», туда все приказы доходили в последнюю очередь, так что не успели испортить. Вот так же и с Россией. Она еще не до конца испорчена действительностью… В США, скорее, потенциальной целевой аудитории интересна The Metropolitan Opera. Но я верю, что когда-нибудь вся страна будет зачитываться Пушкиным и цитировать его. Как говорится, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно! - Джулиан, каковы ваши ближайшие творческие планы? - Пьеса «Благодарение» - первая драматургическая работа на русском языке, которую я планирую поставить на большой сцене. Я писал ее сразу на русском языке, мысля на нем, играя им… Музыка к пьесе также написана мной, кроме используемых мелодий Моцарта, безусловно. Для меня было бы важно подать эту пьесу масштабно, с большим хором, с хореографией, чтобы это стало полноценным спектаклем-мюзиклом. А еще один важный для меня проект, которому я посвящаю много времени и сил, - это проект «Пушкин всему миру». Я, например, хочу, чтобы в Лондоне появился памятник Пушкину. Лондон – это главный театральный и поэтический город. Для меня вообще Лондон – столица мира. А ведь герцог Вестминстерский прямой потомок Пушкина. Есть памятники Пушкину в Мадриде, Лимассоле, Брюсселе, под Нью-Йорком, в Вашингтоне! Конечно, он должен быть и в Лондоне. Я бы хотел, чтобы Пушкина знали, читали, цитировали во всем мире. Я хочу, чтобы образ русской литературы в мире был больше связан не, например, с Достоевским, с его тяжелым восприятием действительности. А с Пушкиным! С его солнцем внутри. С его позицией «Нет истины, где нет любви». Вот настоящая, истинная Россия! Марина Лепина

Литература

Коллекционирование/Арт-рынок

Музеи и выставки

Коллекционирование/Арт-рынок