Писатель Инна Шульженко: "Не могу разделить восторга от прочтения восторженно принимаемых книжными обозревателями новых русскоязычных романов"

<h2>Полжизни Инна Шульженко была столичной журналисткой, галеристкой, модельером, светской львицей. «Кривлялась», по ее словам. А двадцать лет назад переехала вдруг в Тарусу, купив там столетний деревянный дом. Оттуда сделала трехгодичную вылазку в Париж, где сочинила роман «Вечность во временное пользование», который похвалила даже Людмила Улицкая. Сейчас обдумывает новый.</h2> - Видел у вас в фейсбуке фотографии парижских студий и мансард, точнее сказать, окон и балконов, и жизни, которая за ними течет или бурлит. А вы, Инна, живёте вот так же – без занавесок? Или скрываете свою частную жизнь за ставнями? - Да, я за ставнями. Выглядываю, когда и если самой интересно. - Ну, надеюсь, что сейчас именно такой случай. Кто-то из писателей или их персонажей явился для вас примером того, как следует жить литератору? - Думаю, на меня определённо повлияла книга Генри Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», люблю ее с детства. Да и многие русские писатели, жившие по своим усадьбам, вдали от суетного света. - А вы когда себе и миру сказали: «Всё, я – писатель» – до переезда в Тарусу или после? Или вообще еще в 16 лет, когда вашу повесть опубликовали в журнале «Юность»? - Против представления себя писателем предостерегал ещё священномученик русской литературы Даниил Иванович Хармс. Но могу сказать, что я догадалась еще в детстве: ничего лучше, чем сочинять истории, нет. - Детство ваше, оно было особенным, со своей Ариной Родионовной, или же нормальным, советским? - Каждое лето на все каникулы меня с бабушкой отправляли в Севастополь, где жила ее сестра. И вот там под присмотром двух почтенных дам… то есть всё прекрасно, но на море с ними не попасть, если только кто из соседей не сжалится... я стала читать. Читать запойно. Напротив нашего дома был тенистый скверик, словно партер перед высокими колоннами городского Дома культуры, изначально это Петропавловский собор, а в нём – библиотека. Ещё по выходным в этом скверике, прямо напротив открытого настежь окна, где на подоконнике я могла зависать часами, происходило культурное событие: книжные спекулянты приторговывали книгами. И мы с моей бабушкой частенько к ним заруливали. Сейчас я понимаю, что бабуля моя – она с 1942 года осталось вдовой с тремя сыновьями – пользовалась так же возможностью прихорошиться, надушиться и по уважительной причине прогуливаться кругами по аллейке вокруг фонтана – просто для радости бытия и тонуса красавицы. На белых мужских шляпах рябили тени от листьев акаций, а на бабушкином лице – улыбки. - А вам был какой интерес? - А мне достались многие любимые книги сказок, купленные с рук именно там. И в будни я валялась под обеденным столом на высоких ножках – там было прохладно и мы с котом никому не мешали, кусала персик и читала. И вот каким-то моим очередным севастопольским летом – помню, что как раз перечитывала «Джен Эйр» и впервые читала Тургенева, я поняла про себя. Что мне не просто нравятся слова и как они напечатаны на странице, и что можно открыть книгу – а там: лодка на воде, сирень пахнет, прохлада ночью, разделяемое мной волнение героя, а что я сама хочу взаимодействовать со всем этим колдовством буквами. - Ваш дебютный роман «Вечность во временное пользование» не возник бы, если бы в вашей жизни не было Парижа. А как и почему он случился? - Ну, мне кажется, когда что-то должно произойти, оно происходит как бы само собой разумеющимся образом. Всё совпадает во времени и пространстве, а вот захоти ты так всё устроить самостоятельно – ничего и не выйдет... Я уехала в Париж в ноябре 2014 года. По разным причинам, внешним и внутренним. Например, у меня был договор на узкоспециальную книгу, а дочь поступила в Сорбонну, на факультет истории искусств. «Почему бы и нет?» – вопрос не возникал, ибо: «Да». Для меня три года во Франции стали каникулами, неожиданным даром судьбы, и туда я с собой свою среднерусскую тоску не потащила, отправилась налегке. Впервые во взрослой жизни я могла ни о ком не заботиться, не суетиться, не хлопотать, мне было подарено время на меня саму. И я его потратила на то, чем всегда должна была бы заниматься, да ещё в красоте и энергии такого города, как Париж. Так три года я там и просидела, роман вот написала. - «Сноб», публикуя главу из него, предупредил: «Чтобы понять, что такое Париж, живущий в ожидании новых несчастий, надо прочесть этот роман». Но это же какая-то подстава, это антиреклама! Нам своих бед хватает… - Вниманием критики я не избалована, но лучше всех «про что книга» пока сформулировало интернет-СМИ «Заря молодежи»: «Вышел роман о любви, свободе и Париже». И это истинная правда, спасибо им большое. Действие романа действительно происходит в Париже, в наши дни – в нём сегодняшние треволнения. Я, вообще говоря, думаю, что «вечные вопросы» универсальны, как универсальна и природа человеческого страдания, или страсти, или смерти. Или раздумий о свободе и её цене. Короче говоря, та ещё пассионария получилась… Для чего и почему нами читаются книги, тексты? По большому счёту, думаю, потому, что мы ищем своих. Вдруг на этих страницах есть созвучные именно вам мысли, чувства, вдруг наши травмы или радость совпадут? Или чтобы убедиться, что ты не один такой урод на свете. Поэтому меня очень радуют письма и сообщения от читателей, не говоря уже об откликах книжных блогеров, с кем мы совпали. Оказалось, читать роман можно и затем, чтобы просто развлечься и насладиться сюжетом, где много любви и любовников, как и в жизни – главных и эпизодических героев, да и русских в нём тоже предостаточно. В нём много энергии. Хотя немало в нём и одиночества, и утрат. И музыки. И родины моей дорогой, нелепой и незаменимой. - Кажется, вам непросто было общаться с французами? Вот ваши слова: «Парижане саркастичны, ядовитые остроты редко доступны в полной мере персонажу со стороны, но и то, что понятно – очень отрезвляет». Примеры можете привести? - Если русскую маму вызовут в школу и предъявят ребёнка, который с подружкой вместе толкал травку, то русская мама разорётся на дитя уже в директорском кабинете. Французская мама на этот ор и саму ситуацию с недрогнувшим лицом отреагирует одним словом: «Браво». Но в принципе, чтобы иметь представление о язвительности и саркастичности французов, потомков Рабле и Мольера, достаточно знать еженедельник «Шарли Эбдо» – за право иронизировать надо всем напыщенным и глупым они, как известно, готовы платить жизнью. - На днях вы снова вернулись из Парижа. Он как-то изменился за два-три года вашего отсутствия? - Странным образом он снова похож на тот Париж: тогда все были взвинчены из-за расстрелов – в редакции «Шарли Эбдо», на улицах и на рок-концерте, а сейчас все взвинчены по причине забастовок и сопутствующего им безумия с транспортом. - Один из читателей сказал, что ваша книга «со вкусом вина и запахом сигарет». Эдуард Лимонов признавался, что, живя во Франции, научился пить вино, как воду. В вашей жизни алкоголь как-то присутствовал до Парижа? - Да, я люблю вино. Оно же веселит сердце человека! Это сам Христос сказал, и хотя бы в этом мы можем следовать его словам с приятностью во всех отношениях и лёгкостью в мыслях необыкновенной. - С Парижем разобрались, а когда, почему и зачем в вашей жизни возник город Таруса? - В этом году двадцать лет, как я живу здесь. Минус три года физического отсутствия на французских каникулах. Таруса появилась, а вернее, я в ней, в 1999 году. Тоже всё было одно к одному и выстроилось словно бы само: исчерпалось творческое безумие 90-х, за которые я успела родить ребёнка и поменять работу – из журналиста стала галеристом. Мы с Верой Крючковой и Светланой Злобиной-Кутявиной открыли галерею моды и стиля АЗ’ART, которая сотрудничала с авангардными художниками, чей интерес сосредоточился на костюме. В течение нескольких лет мы находили финансирование, помогали техническому исполнению и – как отдельное и нереальное зрелище – устраивали показы созданных коллекций художников андеграунда, то есть тех, кто в советское время, только-только, казалось бы, закончившееся, подобных возможностей не имел. История квартирников, творческих сквотов и мастерских, подпольных концертов и спектаклей, даже кино – а такое тоже было, это бесценная и ещё не нашедшая своих исследователей часть нашей культуры. - И что же это было? - Свободолюбивые, очень талантливые люди не тратили время на обивание порогов официальных институций, а по домам, на коленке, в подвалах и мастерских создавали остроумные, кто – лаконичные и технологичные, кто – абсурдно-роскошные, игровые, сказочные костюмы. Мне очень жаль, что мой драгоценный архив сегодня не востребован платформами, которые позиционируют себя как интеллектуальные, учебные базы совриска. В фантазиях я вижу эти материалы и в форме больших фотоальбомов, и в качестве невероятного контента грамотных сайтов. Дуэт Ла-Ре, Сергей Чернов, Петлюра, Бартенев, Костя Гончаров (Строгий Юноша) – это лишь часть превосходных, изумительных авторов, с которыми мне посчастливилось взаимодействовать, во многом благодаря нашим уникальным по тем временам спонсорам. Они всегда настаивали на анонимности, но могу сказать, что это были прекрасно образованные молодые люди множества достоинств из что называется хороших московских семей. - Однако вдруг это все прекратилось. Для вас, во всяком случае… - Да, к 99-му году я спеклась. Как и почему – я тогда подробно рассказала в статье «Цвет и линия» в журнале «Итоги». Вышла статья с подзаголовком: «Между модельером и швеей: попытки галерейщика стать менеджером и соединить моду с отечественной промышленностью оказались неудачными». Так что съездила я со своей уже коллекцией «Модельер: Обри Бердслей» в Лондон, в музей Виктории и Альберта, а первый её показ состоялся в ГМИИ им. Пушкина в Москве, а вернувшись, купила дом в Тарусе. А зачем Таруса появилась и что я тут делала 20 лет? Наверное, становилась собой. - Были моменты, когда пожалели, что уехали? Не собирали чемоданы в обратный путь? - Нет, никогда. Я приняла множество тупейших решений в жизни, и – уж не знаю, что ещё ждёт впереди, но на сегодняшний день это «капризное», «глупое», «депрессивное», «отказническое» решение – дом в провинции и жизнь в нём – мне видится единственным хоть сколько-то неглупым. Как бы дорого за него не приходилось и не приходится в чём-то платить. Московские друзья мои сначала на меня обиделись, однако довольно скоро приехали тоже в Тарусу, построили свои чудесные дома, разбили сады, вырастили детей и сейчас уже у некоторых взрастают здесь внуки: летом тут полно столичного народу, будто из Москвы вовсе и не уезжал. - Когда случилась история с Иваном Голуновым, вы вышли в своей Тарусе на одиночный пикет. Не боялись? Как реагировали местные люди и полицейские? - После пикета ко мне подошли два человека, порознь. Один из серии «я много жил – я много видел», он спросил: «Чё не так с этим самым Иваном?» Я ему ответила: «Ну, Санёк, не знаю, сидел ли ты сам, но поспрашивай своих ребят, как наркоту подбрасывают, чтобы посадить». Если находить пригодные для понимания собеседника ответы, то понимают обычно практически мгновенно. И женщина подошла, из провинциальной интеллигенции. Ей я посоветовала вспомнить, как в советское время лгали из телевизора. Наши люди всегда всё понимают, просто каждый по-своему… А чего бояться полицейских? Это наш собственный мультик «Том и Джерри»: всегда есть лапа с когтями, занесённая над мышонком, и Том знает, и Джерри знает, какую роль они играют. Если бы я знала, что меня за пикет отправят в тюрьму, я бы подумала: выходить ли и если да, то по какому именно поводу? Возможно, я бы воспользовалась своим единственным шансом вовсе не за журналиста, и без меня страстно поддержанного коллегами. Если бы полицейские имели приказ сажать всех малахольных с плакатами в тюрьму, они бы не дали мне даже дойти до статуи Ленина и развернуть плакатик. - Сейчас вы продолжаете журналистскую работу? - От случая к случаю. Все профессии ревнивы: в них надо жить. Общаться и выпивать со средой, за одних болеть, а за других «против кого дружим», вот это всё. Да вы и сами знаете. Мне нравилось вести колонку в журнале «ОМ», когда его главредом был замечательный Игорь Григорьев. Потом, уже из Тарусы, я писала для журнала «Русская жизнь». Еще позже – для «Новой газеты» и журнала «Медведь». Попыталась не так давно сунуться в когда-то родной «Огонёк», но там для меня уже было, как в ахматовских «Северных элегиях» – дом, "где истлевают пламенные письма, исподтишка меняются портреты, куда как на могилу ходят люди, а возвратившись, моют руки с мылом». В конце концов я эмигрировала в роман. - И в соцсети, да? Вы же регулярно пишете в фейсбук и многие свои посты сопровождаете пометкой «временный». Вы их действительно удаляете? Зачем тогда эти «письма на песке»? Нет ли в этом кокетства? - Конечно, удаляю. Дело в том, что эти мои «временные посты» пишутся либо на актуальные темы текущего дня, либо это что-то, что я записываю, ещё не до конца отрефлексированное, но сию минуту сильно меня занимающее. Про актуальное, во-первых: «Чего писать-то? И так всё понятно», а во-вторых, когда вся лента считает необходимым высказаться по заданным, как правило, Кремлём, темам дня, в этом есть что-то от коллективного сознания леммингов. Хотя, возможно, это тоже проблемы моего восприятия, потому что по сути своей я – хуторянин, который живёт на отшибе, сам по себе. А если это второй вариант, то я могу передумать или додумать мысль, или пожалеть, что вообще обнародовала её. Поэтому сразу предупреждаю, что пост – временный. Так что в этом как раз точно нет кокетства. - Новый роман пишете? - Настраиваю себя. Читаю сейчас про муки всяких прекрасных авторов, про то, как им приходилось себя гипнотизировать просто, чтобы мочь работать дальше. - Кто из современных авторов вам интересен и почему? Что из прочитанного в последнее время зацепило? - Из личных открытий последних двух лет, именно что современный писатель – это Юлия Беломлинская и её роман «Бедная девушка, или Яблоко, курица, Пушкин». Пример бесстрашия додумывания мысли до конца и верности своей внутренней правде, абсолютная бескомпромиссность, невероятный русский язык. Из французов – Мишель Уэльбек, с холодным носом выносящий направо и налево смертельные диагнозы. Оба названных автора, кстати, не без панковства и эпатажности... «Жизнь – сапожок непарный» Тамары Петкевич. Это история красавицы-актрисы, прошедшей сталинские лагеря, и написанная ею самой, при том, что у этой красавицы умнейший ум, внимательнейший глаз и способность формулировать такая, что её формулировки остаются в твоём вокабуляре. И это невероятная книга о любви. Если когда-то вам будет одиноко, бессмысленно, захочется порыдать с катарсисом, это сюда... Еще «Письма к Вере» Набокова. - Ну последнюю-то книгу, хоть она и сравнительно недавно издана, вряд ли можно отнести к актуальной литературе… - Вероятно, дело в том, что часто я как-то, увы, не могу разделить восторга от прочтения как раз восторженно принимаемых книжными обозревателями новых русскоязычных романов. Я пытаюсь их читать – мне любопытно, что именно немногочисленные сегодня по книжному делу люди рекомендуют как литературные события. Но у меня редко получается. - Вообразите: есть возможность поговорить, выпить или поужинать с кем угодно из живших или живущих на Земле. Ваш выбор? - Эх, вот бы я выпила-поужинала со Львом Толстым, Пушкиным и Гоголем! И ещё бы пригласила обэриутов всех… И Марину Цветаеву бы к ним ко всем позвала с Мандельштамом. И Шаламова с Гачевым. Бибихина ещё... Из друзей – Сашу Кайдановского с Надей Целиковской. Нину Искренко – замечательного, забытого всеми, кроме её навеки вечные благодарных друзей, поэта, чьё стихотворение прекрасно подойдёт к этому застолью: «В России всегда можно было легко и свободно / пред тем как свихнуться / пойти и стрельнуть сигарету». На самом деле, если бюджет не ограничен, пригласила бы множество народу. А кормить бы всех попросила свою маму, по которой скучаю каждый день… Влад Васюхин

Литература

Музеи и выставки

Кино-театр

Коллекционирование/Арт-рынок