Как пытались «забыться» русские писатели
«Серебряный век» и любовь к кокаину
Россия никогда не была страной трезвенников, пили и деятели культуры, но во время Первой мировой войны широкое распространение среди литераторов и богемы получил кокаин.
-- …Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы...
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с
ума…
Эта ариетка Александра Вертинского написана в 1916. Сестра Вертинского Надежда умерла в одной из московских гостиниц, приняв несколько граммов кокаина. Вернувшись в Москву с фронта вместе со своим санитарным поездом, Вертинский пытался найти ее могилу, но у него ничего не вышло. Не отыскал он и гостиницы, где это случилось.
Сестра, которую он встретил уже взрослым (воспитывавшие их сестры покойной матери не хотели, чтобы дети встречались), которую очень любил, исчезла – о ее судьбе он узнал с чужих слов. Возможно, именно это – а еще тяжелый труд в военных госпиталях -- и помогло ему преодолеть пристрастие к наркотикам. В своих мемуарах Вертинский в красках описал наркотические галлюцинации и ломки и то, как прочно кокаин вошел в артистический и писательский быт:
«…Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.
Помню, однажды я выглянул из окна мансарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я вынюхал за этот год!»
Для начала ХХ века в этом не было ничего необычного. Кокаин в то время считался медицинским средством, его продавали в аптеках, применяли от головной и зубной боли, от укачивания на воде – и во множестве других случаев. Среди прочего им лечили алкоголизм.
Международная опиумная конвенция и сила привычки
В 1912 кокаин стал предметом обсуждения на Международной Опиумной конвенции. На ней было заключено первое международное соглашение о запрете оборота наркотических средств – кокаин был признан опасным веществом и попал под ограничения. Но потребительские привычки уже сформировались, жесткая система контроля установилась не сразу. В последние годы империи, во время Первой мировой, его легко можно было достать, и он вошел в обиход среднего городского класса – деревня была вне этого, а беднякам он был не по средствам.
Пролетарская культура и буржуазное разложение
О кокаине и цвете русского Серебряного века, наркотических опытах Блока, Гумилева, Игоря Северянина и других написано так много, что это нет смысла повторять. Этот наркотик еще не был стигматизирован, опасность в полной мере не осознавалась, а его способность расширять сознание творческие люди оценили в полной мере. Сейчас пишут и о пристрастии к кокаину Маяковского – эта тема в советское время была полностью запретной.
Во время Гражданской войны наркотик «пошел в народ»: балтийские матросы разводили его в спирте, так он действовал гораздо сильнее, им пользовались и белые, и красные. Но при советской власти пристрастие к нему сошло на нет.
Во-первых, это стало клеймом, знаком буржуазного разложения, декаданса. Вспомним «Как закалялась сталь» Николая Островского:
-- …Она стояла в дверях, грациозно изогнувшись; чувственные ноздри, знакомые с кокаином, вздрагивали. ... Павел выпрямился: – Кому вы нужны? Сдохнете и без наших сабель от кокаина…
Во-вторых, его стало негде взять, -- для этого были нужны большие деньги и особые связи.
Наркотики были модным увлечением на изломе веков, в преддверии великих потрясений. Совсем еще молодой Булгаков принес кокаин домой, первой жене – они попробовали, им не понравилось. В 1918 он стал зависим от морфия, который использовал как обезболивающее, после укола противодифтерийной сыворотки. В 1924 избавился от этой зависимости – и снова в нее попал, когда ему опять понадобилось обезболивающее. Морфий стал необходим из-за хронической болезни почек, которая его и убила.
Но это уже частная история, а общим в советской России стало писательское пристрастие к алкоголю, тяжелое и разрушительное. И за этим, безусловно, прослеживается важная, примечательная черта жизни того времени.
«Литература окончилась в 1931 году. Я пристрастился к алкоголю»
В сталинские времена бюрократическая верхушка пила очень много. Это шло с вершины пирамиды, от многочасовых сталинских застолий, где не пить было нельзя. На попытавшегося было уменьшить личные дозы спиртного Микояна, тут же зло цыкнул Берия – за сталинским столом обильное питье было чем-то вроде коллективного обряда.
В императорской России ничего подобного не было: гипертрофированная любовь к спиртному не была массовым явлением в среднем классе и среди элиты. Много пили молодые гвардейские офицеры в некоторых полках, там это было традицией, – но вот среди кавалергардов в конце XIX века это не было принято. После революции сыграл свою роль подъем низовой, народной стихии с ее обычаями. А еще это был способ забыться, сбросить нервное напряжение – алкоголь играл роль релаксанта.
В этом качестве он действительно был нужен. Нервные перегрузки, которая испытывала верхушка, от коллективизации до большого террора и войны, были чудовищными. Это имело отношение и к литературной элите: чудовищно много пил «писательский нарком» Фадеев, ему немногим уступал Михаил Шолохов. И дело было не только в новых обычаях и больших деньгах. Совесть нематериальна и есть далеко не у всех, но причиной медленных алкогольных самоубийств часто была именно она.
О литераторском празднике жизни тридцатых годов писал Юрий Олеша:
«…Я писатель и журналист. Я зарабатываю много и имею возможность много пить и спать. Я могу каждый день пировать. И я каждый день пирую. Пируют мои друзья, писатели. Сидим за столом, пируем, беседуем, острим, хохочем. По какому поводу? Без всякого повода. Никакого праздника нет, ни внутри, ни снаружи, — а мы пируем».
Еще он написал «литература окончилась в 1931 году. Я пристрастился к алкоголю». В случае Олеши это было наследственным, но здесь видно и другое: он выпал из времени, с его, по словам Мандельштама, «пайковыми книгами» и «пеньковыми речами». Однако убивали себя и те, кто оседлал это время.
Палочка-выручалочка, заглушающая совесть и избавляющая от тревог
Фадеев подписывал документы об арестах писателей. Шолохов озвучивал волю партии и на партийных, и на писательских съездах. Он говорил жестокие, иногда ужасные вещи, и принято считать, что человечески это ему ничего не стоило. Но, может быть, это было не так, и две бутылки коньяка в день говорят о другом?
Лауреат двух Сталинских премий, прожженный литературный интриган, драматург Анатолий Суров, не написал ни строчки в своих пьесах. Первую он присвоил, запугав автора, остальные написали «литературные негры». Суров был богат, влиятелен и любим властью. Пил он зверски, периодически устраивая пьяные скандалы и драки, которые сходили ему с рук. А потом алкоголь помог ему совершить социальный суицид.
Он пришел пьяным на выборы, публично порвал избирательный бюллетень, а на увещевания председателя избирательной комиссии ответил:
-- Оставьте меня! Я знаю, что делаю!
Тут-то его разоблачили, признали плагиатором, лишили авторства, исключили из партии, вычеркнули из литературной энциклопедии и отовсюду выгнали.
В наше время он, возможно, обратился бы к психиатру или психологу, а в сороковые годы прошлого века избавляющей от тревожности палочкой-выручалочкой стал алкоголь, и это его погубило.
Алкоголь как эмиграция
В поздние советские времена литераторы пили не меньше, однако это носило совершенно другой характер. Довлатов, Венедикт Ерофеев, Нагибин и многие другие уходили в алкоголь, как в эмиграцию. В брежневскую эпоху казалось, что жизнь остановилась навсегда. Время стало душным, спиртное давало ощущение свободы, вольного поступка, придавало жизни вкус и цвет.
Это было – и прошло, сейчас социальная значимость писателя снизилась, пьет он или нет, стало его личным делом. Многие из них в этом отношении не уступают тем, кто вошел в историю советской литературы – но государство и общество здесь ни при чем, и то, что они с собой делают никого, кроме их близких, не волнует.
Алексей Филиппов
Фото -- кадр из фильма "Пиры Валтасара"
2024 Все права защищены
