31 июля на ВДНХ открывается выставка «Коллекция Ульяновского художественного музея: Поленов, Пластов, Пикассо и не только» - часть праздничной программы, подготовленной к 80-летию главного выставочного комплекса страны.
В Москву из Ульяновска привезли почти сотню произведений из фондов музея – полотна Поленова, Репина, Верещагина, Левитана, Айвазовского и других известных русских мастеров, а также картины и рисунки советского художника Аркадия Пластова, уроженца Симбирской губернии.
Керамика Пабло Пикассо в этом окружении выглядит по меньшей мере неожиданно. Шестнадцать предметов, созданных в 1950-е – 1960-е годы в керамической мастерской в небольшом французском городке Валлорисе. Как они попали в Ульяновск?
Случилось это благодаря удивительной женщине, Наде Ходасевич-Леже, двоюродной сестре поэта Владислава Ходасевича и вдове французского художника Фернана Леже. В конце 1960-х она передала в дар Советскому Союзу превосходную коллекцию графики Леже, керамики Пикассо и своих ранних супрематических работ. В 1970-м году наша страна готовилась отметить столетие со дня рождения Ленина, и город, в котором он родился, получил к юбилею несколько подарков. Один из них – 16 работ Пикассо из той самой коллекции. Их сочли достойными Ульяновска, поскольку Пикассо был коммунистом, антифашистом, автором знаменитой «Голубки» и лауреатом Ленинской премии за укрепление мира между народами 1962 года (25 тысяч рублей и золотая медаль).
За премией Пикассо не приехал – к тому времени он разочаровался в Советском Союзе и коммунистах и вообще собирался от нее отказаться, несмотря на уговоры товарищей по французской компартии. Остановили его только уговоры Ильи Эренбурга, который нашел убедительный аргумент: если ленинскую премию получит всемирно известный авангардист, советское правительство будет более лояльно относиться к собственным авангардистам. Пикассо премию принял, но золотую медаль с ленинским профилем прицепил на ширинку.
К первой выставке Пикассо в СССР, открывшейся в Москве в 1956 году, Надя Леже тоже имела самое прямое отношение – без ее дружбы с Андре Мальро, французским министром культуры, и Екатериной Фурцевой, министром советским, выставка никогда бы не состоялась. По своей значимости это было событие примерно такого же уровня, как Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Эренбург, открывавший выставку, пишет, что, перерезая ленточку, волновался как школьник. «На открытие пришло слишком много народу: устроители, боясь, что будет мало публики, разослали куда больше приглашений, чем нужно. Толпа прорвала заграждения, каждый боялся, что его не впустят. Директор подбежал ко мне, бледный: «Успокойте их, я боюсь, что начнется давка». Я сказал в микрофон: «Товарищи, вы ждали этой выставки двадцать пять лет, подождите теперь спокойно двадцать пять минут»... Три тысячи человек рассмеялись, и порядок был восстановлен».
В отличие от Пикассо, Надя Леже до конца своих дней оставалась убежденной коммунисткой. Ее не охладила даже судьба брата, расстрелянного в 37-м за связь с сестрой, променявшей Белоруссию на тлетворный Запад (в 1919 году она бежала из деревушки под Витебском сначала в Смоленск, чтобы поступить в художественную студию, открытую учениками Малевича, потом в Варшаву и оттуда – в Париж, чтобы учиться живописи в Академии современного искусства, которую возглавлял Фернан Леже).
У ее советских друзей, благодаря связям Нади весело проводивших время во Франции, в Париже и на Лазурном берегу, это вызывало раздражение. Василий Катанян в своей книге о Лиле Брик приводит несколько примеров их разговоров с Надей Леже. «Надя. Какой у вас хороший страна, как тут хорошо живет художнику, сколько свобода творит, можно много писать и показывать выставка… Замечательно! У нас художник бедный. Лиля Юрьевна. Переезжай сюда, Надя. Что ты торчишь в Париже? Только зря мучаешься».
Надя действительно подумывала о переезде в Москву: Фурцева устроила ей дачу в Переделкино, какое-то время речь шла и о московской квартире. Когда Нами Микоян, невестка сталинского министра Анастаса Микояна и мама певца и композитора Стаса Намина, спросила у нее, зачем ей это нужно, она ответила: «Там, во Франции, волки, и с ними выжить может только такая, как я. А мои дочь и внучка слабые, я хочу, чтобы они жили здесь, где не надо бороться».
Переезд не состоялся, скорее всего, из-за смерти Фурцевой в 1974 году, но могут быть и другие причины. Например, судьба Надиных подарков родной стране. В письме Фурцевой она пишет, что к 100-летию Ленина хочет принести в дар Министерству культуры СССР серию работ, выполненных в стиле мозаики из Равенны: 20 портретов Ленина, 4 портрета Крупской, плюс изображения Мориса Тореза, Маяковского, Льва Толстого, Чайковского, Репина, Гагарина, Комарова, Фернана Леже, Пикассо, Шагала, Малевича, Майи Плисецкой и Екатерины Фурцевой. Всего 67 штук. По словам директора Пушкинского музея Ирины Антоновой, у Нади была страсть к масштабным проектам.
С мозаиками все было плохо: каждая из них весила 200 кг, и никто в Союзе не знал, что с ними делать. Два года они простояли в вагонах, пока в Минкульте не нашли человека, которому можно было их пристроить. Это был руководитель Института ядерных исследований в Дубне. Мозаики были отправлены в этот подмосковный город и установлены в парке, что Надю, конечно, сильно расстроило. Надя понимала, что под открытым небом они быстро разрушатся, но возражать не стала.
Она ушла из жизни 7 ноября 1982 года, за три дня до смерти Брежнева - эпоха, частью которой они оба были, тоже вскоре рухнет. Останется музей Фернана Леже в Провансе, коллекция слепков мировых шедевров из Лувра, привезенная Надей в Минск, ее мозаики и работы Шагала и Пикассо, попавшие в советские музеи при ее участии. Плюс миф о женщине, которой удалось соединить две страны, разделенные железным занавесом.
Татьяна Филиппова
2024 Все права защищены
